Не так уж много времени прошло после нашего отступления от Салки к Кушве. Но теперь это — тема воспоминаний, повод для шуток. Можно посмеяться над тем, как вытаскивали из грязи ботинки, «воевали» с женщинами, «купались» в холодном Тагиле.
Шутки шутками, а ведь могло все кончиться худо, поддайся люди панике, страху, нарушь дисциплину, боевую спайку. Мог кто-нибудь и дезертировать, спасая свою шкуру. Ведь еще до похода один такой нашелся. Это был Сашка Чуваков. Хныкал-хныкал, да и удрал из полка.
В общем марш кончился гораздо радостнее, чем начался.
От Ирбита белые не успели подойти, и дорога нашему полку на Кушву была свободна. Со стороны Нижнего Тагила противник хоть и продвинулся, но отрезать нам путь тоже не смог.
Встретились с представителями 1-й бригады и политотдела дивизии. Они не меньше нас обрадовались этой встрече. В дивизии уже думали, что полк погиб, а мы живы-здоровы. Оставили белым лишь поломанные телеги и домашний скарб, брошенный в болото.
Когда вступали в Кушву, на улицу высыпали рабочие, женщины, дети. Все от души нас приветствовали.
Не стану описывать, как мы отмывались, отсыпались, как лихо расправлялись с горячими щами и кашей, с какой жадностью набрасывались на газеты.
Сразу же после прибытия в Кушву в моей красноармейской жизни произошла большая перемена. Меня вызвал комиссар полка товарищ Юдин и сказал, что я назначаюсь полковым корреспондентом. Должности такой, конечно, нет. Просто мне надо находиться с комиссаром, знать все, что происходит в полку, и писать о наиболее интересном в газету нашей дивизии «Окопная правда» и в газету 3-й армии «Красный набат».
Я немного растерялся. Кроме того, не хотелось уходить от друзей. Но товарищ Юдин обещал отпускать меня в любую роту. И не только отпускать, а даже посылать. «Какой же ты корреспондент, если не будешь знать, как живут красноармейцы», — сказал он.
Почему выбор пал на меня, не понимаю. Вероятно, комиссар заметил мои маленькие статейки, которые печатались иногда в «Окопной правде». Я не стал выяснять причину. Зачем задавать лишние вопросы?
Предложение комиссара, когда я его обдумал, мне понравилось. Ведь это благородное дело — писать о наших героических красноармейцах и командирах. Хорошо, если о каждом подвиге будут узнавать многие люди, если имя смельчака будет передаваться из уст в уста. Только сумею ли я красочно описать?..
Постепенно привыкаю к товарищу Юдину. По первому впечатлению, он мрачноватый, молчаливый. Невольно испытываешь робость перед этим большим, грузным матросом-черноморцем, перед его густым басом.
Однако я уже убедился, что комиссар наш в обращении с красноармейцами прост и душевен. Во время боя, это я не раз видел, товарищ Юдин верхом выезжает на позиции, словно ему и пули нипочем.
Поселился я в домике по соседству с командиром и комиссаром. Нас здесь трое. Кроме меня, мой земляк, один из немногих избежавших ареста коммунистов, Иван Андреевич Голиков, который ведает охраной штаба, и ординарец командира полка Осип Полуяхтов — тоже коммунист. Ивану Андреевичу под сорок, Осипу нет и тридцати. Чувствую, что мы с Полуяхтовым сдружимся.
Со вчерашнего дня нашим полком командует товарищ Ослоповский. Товарищ Акулов стал командиром 1-й бригады. Батальон от товарища Ослоповского принял боевой командир роты товарищ Полуяхтов, бывший председатель Ильинского волисполкома.
Вчера зашел по делам к товарищу Юдину. Его не оказалось дома. Командир полка товарищ Ослоповский меня спрашивает:
— Кто такой будешь?
Я назвался. Он посмотрел внимательно, задумался:
— Случаем, не Ивана Николаевича сын?
— Его самого, — ответил я, волнуясь. (Когда спрашивают об отце, не могу не волноваться.)
Комполка вспомнил, как он с бойцами, отходя из Песков к Камышлову, попал в нашу Борисову. Там услышал про моего отца, про других коммунистов, арестованных белыми. Зашел к нам домой, разговорился с матерью, утешил ее, как умел. От матери узнал и про меня.
— Не зря говорят, что земля тесна, — улыбнулся командир полка. — Выходит мы с тобой теперь вместе белых крошим.
— Выходит так, товарищ Ослоповский, — ответил я.
— Смотри, с тебя, как с сына Ивана Николаевича, спрос вдвойне…
Мне по душе пришелся этот короткий разговор. Понравилось и то, что командир полка побывал у нас дома, когда узнал о нашей беде, что запомнил разговор с мамой и называл ее теперь Вассой Васильевной.
В Кушве я опять увидел китайцев. Теперь они сведены в особый батальон. Командует батальоном Жен Фу-чен. Однажды при мне китайские товарищи фотографировались на улице вместе с Филиппом Егоровичем Акуловым, Ослоповским, Юдиным и помощником командира полка С. Т. Акуловым.
Среди наших бойцов много разговоров о китайских товарищах. Известно, что они любят оружие и никогда с ним не расстаются. Особенно ценят «машинки». Так они называют пулеметы. Штыков на винтовках у них сохранилось больше, чем у нас. Следят за обмундированием, ходят с красными бантами,
У китайцев, как я успел заметить, дисциплина крепкая. Безоговорочно выполняют любое требование не только батальонного или ротного командира, но и взводного, и отделенного. Сами красноармейцы строго следят, за, порядком. К нам относятся, как братья. При встречах смеются, хлопают по плечу, жмут руку.
Жаль будет, если придется расстаться с ними. А такие разговоры ведутся. Говорят, что создается китайский полк.
Наш кушвинский отдых продолжался недолго. Вскоре после того как мы вошли в Кушву, белые начали на нее наступление. Накопив порядочные силы, они захватили Лайский завод, станцию Лаю, деревню Малую Лаю, Нижне-Баранчинский завод и 18 октября приблизились к Кушве.
Тут-то командиры и решили направить на врага наш полк. Хотя у белых гораздо больше людей и оружия, надеялись, что мы не подведем. Полк и правда не подвел. Подошли к белякам незаметно, скрытно. Ударили с такой силой и яростью, особенно у горы Гребешки, что от беляков только пух полетел. На дороге противник оставил много пулеметов, винтовок, снарядов и обоз. Поле между станцией Баранча и Баранчинским заводом усеяно убитыми и ранеными.
Мы, не давая белым передохнуть, гнали их верст двадцать пять. Вернули все деревни, станции и заводы до самого села Балакино.
А сколько истинных героев выявилось опять в нашем полку! Про начальника полковой пулеметной команды товарища Таланкина Афанасия Семеновича рассказывают просто чудеса. Переодевшись в форму офицера, он вышел навстречу белым и выспросил у них о заставе под горой Гребешки, выведал самые удобные подступы к ней.
После боя я, как всегда, заинтересовался пленными: нет ли из деревень нашей волости, не знает ли кто об отце, о нашей семье? На этот раз мне повезло. Среди пленных из разбитой 7-й пехотной дивизии князя Голицына отыскал несколько земляков. Они выложили все, что знали о моей родне.
Отец, по словам пленных, жив. Находится вместе со своими товарищами-коммунистами в челябинской тюрьме. Наша семья по-прежнему в Борисовой. Маму таскали в сборню[1] на допросы. Однажды в праздник кулачье выбило у нас окна. В Каменском заводе тоже бандитствуют кулаки.
Я понимаю, что рассказам пленных полностью доверять нельзя. Кроме того, многое могло измениться в последние дни. И все-таки у меня укрепилась надежда, что отец останется в живых.
Мысль о нем не покидает меня никогда. Бывает, ночью на марше бредешь усталый и представляешь себе, как встречаешься с отцом, как беседуешь с ним, вспоминаешь отцовы наставления. Закроешь глаза и
