те флажки чаще передвигались на восток. Я никак не мог понять, как это так — «чудо-богатыри» и отступают. Я прекрасно был осведомлен о наших древних богатырях — Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, об их подвигах, об их беззаветной храбрости. А тут — отступления, неудачи, тревожные и возмущенные разговоры взрослых, хотя наши войска, случалось, и побеждали, переходили в наступление. На Турецком фронте военные действия развивались успешно, австрийцев мы били, массами забирали в плен, захватили Галицию. А потом вновь надвигались периоды неудач и отступлений.
В Бучалках появилось несколько семей немцев колонистов. Опасаясь шпионажа, их выслали с Волыни, из прифронтовой полосы. В Бучалках им выделили два длинных дома, предназначенных для служащих недействующего спиртового завода. Взрослые стали работать в Бучальском хозяйстве, заменив тех, кто ушел на войну, а их дети приходили к нам играть. Помню мальчиков чуть постарше меня — Эвальда и Адольфа, с которыми я подружился.
В Бучалках был организован госпиталь на двадцать раненых. Помещение отвели во флигеле близ Большого дома. Лечить приезжал врач Сухановской больницы Никольский, перевязки делал барон-гувернер Львовых. Для нас, детей, госпиталь стал очередным развлечением. Раненые выздоравливали, выходили во двор, сыновья управляющего Федорцова и я окружали их, расспрашивали о боях, играли с ними. Помню молодого веселого татарина, который с нами всегда возился, мы его так и звали — просто «Татарин». А кончил он трагически: комиссия назначила его обратно на фронт, а он накануне отправки привязал к ногам камень, бросился в Таболу и утонул. От детей этот факт скрыли.
Летом 1915 г. я пережил свое первое большое горе. Мы сидели за обеденным столом, взрослые как всегда громко разговаривали. Вдруг вошел лакей Антон и подал моей матери на блюде листок бумаги. Телеграмма! Мать прочла вслух. Отец сообщал: «Рафаша очень сильно ранен». Никогда не забуду истерический крик сестры Лины. Она выскочила из-за стола и убежала. Все остальные молчали. Мать собралась ехать сейчас же, на какой поезд поспеет. Брата Владимира послали на конюшню — немедленно запрягать лошадей! Тройка подкатила к крыльцу, моя мать в сером пыльнике поверх платья села в коляску. Я подошел, она меня перекрестила и уехала. Соня плакала навзрыд, Владимир плакал, отвернувшись, глядя на них, плакал и я с сестрой Машей.
Из всех братьев нашей матери дядя Рафаша, Рафаил Сергеевич, был наш самый любимый. Однажды, еще до войны, они вместе с младшим братом Михаилом, еще студентами, приезжали к нам в Бучалки. Моя мать ходила сияющая, старалась им угодить, угостить повкуснее, устраивала поездки в лес. Дядя Миша был всегда серьезен, молчалив, уединялся с моим младшим братом Владимиром, а дядя Рафаша — неистощимый заводила — играл с моими старшими сестрами — Линой и Соней. Они не отходили от него, визжали в телячьем восторге. А я смотрел на дядей издали, ждал, когда и на меня они обратят внимание.
А тут такая страшная телеграмма. Потом была другая телеграмма о смерти дяди Рафаши, он умер от тяжелого ранения в голову.
Из моих дядей Лопухиных на войну пошли двое неженатых — дядя Рафаша и дядя Миша. Дядя Рафаша — в Преображенский полк, дядя Миша — в тот же полк, в котором когда-то служил его отец, — в Сумской гусарский. Обоих дядей из вольноопределяющихся очень скоро произвели в офицеры. Еще весной они приезжали в Москву в отпуск. Я запомнил их в непривычных военных формах на Староконюшенном у бабушки Александры Павловны. Дядя Рафаша выглядел плотнее, дядя Миша постройнее. Оба они были тогда веселые, много смеялись, много рассказывали. Их младшие сестры — тетя Таня и тетя Женя с восхищением смотрели на них. Оба они с нами играли, поочередно сажали меня и сестру Машу на плечи...
Дядю Рафашу похоронили в Донском монастыре. Простой, выкрашенный желтым деревянный крест дяди Рафаши стоял рядом с черным гранитным памятником его отца, а моего деда Сергея Алексеевича Лопухина. В тридцатых годах все памятники в этой левой части были снесены, камень пошел на строительство москворецких набережных, а деревянные кресты, наверное, просто сожгли. Был дядя Рафаша биолог по образованию, как ученый-орнитолог подавал большие надежды, была у него невеста — Ольга Стахович из хорошей дворянской семьи, подруга его младших сестер. Судя по рассказам матери — веселый, остроумный, очень добрый и отзывчивый, был типичный Лопухин. Вечная ему память.
