2
В галерее, куда Плющ заглянул справиться о своих делах, у стены стояли несколько работ, написанных на оргалите, крашеном половой краской. Настоящий деревенский примитив без понтов, с удивительным чувством цвета, с нежной отвагой в композиции, с беззащитностью, вызывающей тревогу.
— Как вам наша начинающая? — похвастала хозяйка. — Настоящая бабка, из деревни. Готовый брэнд. Будем раскручивать.
Плющ не знал, что такое «брэнд», но он знал хозяйку — эти комсомольские работники крутить умеют, и только в свою сторону. Константин Дмитриевич решил съездить, посмотреть на гения чистой красоты и предупредить, рассказать хотя бы, как нужно защищаться. Он подъехал к избе на такси, деловито вытащил из багажника рулон бортовки и пачку реек для подрамников, и, приподняв шляпу, представился выглянувшей Степаниде.
— Плющ.
— Что? — не поняла Степанида и огляделась.
— Константин Дмитриевич. Можно просто Костик. Вы же старше меня.
Степанида измерила маленького наглеца взглядом, улыбнулась и повела в дом.
Приезд Плюща был похож на возвращение после недолгой разлуки. Стеша рассказала, как набрели на неё охотники за иконами, как осторожно охали, как отобрали небольшую пачку картинок и заплатили — целых сто долларов. Как потом приезжала девка и взяла на комиссию пять картин.
— Как ты думаешь, вернёт?
— Скорее всего, деньгами, — ответил Плющ. — Всё ясно, пойдём спать.
Он остался так естественно, что в селе никто не удивился. Нормальный ход. Повезло Стешке на старости лет. Мужичок хоть маленький, но рукастый, решительный и даже, порой, сердитый. Стешку гоняет — только так, заставляет мазать свои картинки, а сам — и дрова колет, и неполадки разные в хозяйстве поправляет. А у Стешки, похоже, и правда талант какой открыли — что ни день, машины подъезжают, иномарки, а маленький Дмитрич — Кот Котофеич, ведёт переговоры.
За два года рейтинг художницы Стеши — она так подписывала свои картины — поднялся до заметного: её имя шелестело среди галеристов и коллекционеров.
Доллары Стеша небрежно сбрасывала в жестянку с иголками и напёрстками. Плющ сколачивал подрамники, натягивал холсты, грунтовал — фабричным холстам он не доверял.
В творчество Стеши Константин Дмитриевич не вмешивался, давал иногда профессиональные советы — и то, если попросит. Много писал сам. Он затеял цикл «Сто портретов одной женщины» и так увлёкся, что перестал гонять Степаниду.
Здесь и нашёл его понимающий немец, владелец силикатного кирпича, отобрал три картины в обмен на дом. А у Стеши не купил ничего. Стеша порадовалась за Костика, но слегка обиделась.
В том, что немец не обманет, Плющ не сомневался: что-что, а такого рода чудеса случались в то время, и очень даже часто. Что особенного — у немца дела с городским начальством, и стройматериалы, скорее всего, ворованные.
Плющу так необходима была своя крепость, что он верил в неё.
Осенью в галерее у комсомольцев открылась персональная выставка Стеши. Куратор, Константин Дмитриевич Плющ, отобрал тридцать три работы.
Степанида не была в Москве лет десять, озирала с переднего сиденья великолепие лужковской архитектуры и охала. На ней был плащ, купленный Костиком в фирменном магазине.
Перед выездом, по настоянию Плюща, она долго мыла за ушами — «чтоб была у меня не хуже Наташи Ростовой». Накануне, ночью, она вновь разговаривала с репродукцией иконы Божьей Матери.
Стеша:
— Матушка, что ж получается. Всю жизнь провела в слепоте, света Божьего не видела, одни только хари. И сама — жила, как коза прости Господи, жевала только, от козы и то больше пользы. А теперь — и радость-то какая, да только вот куда попёрла? Зачем выставка? Кому? Это как исподнее показывать…
Репродукция:
— Дура ты, Степанида. Отчего ж не показать исподнее, если оно красивое, да целое, да не вонючее. Ты зла никому не делала, вот и сейчас никому не сделаешь, кроме добра.
Стеша:
— Так они же деньгами меня меряют, что я за человек, сколько стою. Будто я шлюха какая, или блядь.
Репродукция:
— А это не тебе решать. Может, ты всегда такая была, только не показывала.
Стеша:
— Да что с деньгами-то делать, если получу? И так вон — валяются.
Репродукция:
— Не боись. Деньги сами найдут применение. И себе, и тебе. Иди-ка ты, Степанида, спать. Утро вечера мудренее.
Войдя в зал и увидев свои работы — в рамах, мягко освещённые, Степанида ужаснулась: картины, как брошенные дети в казённой одежде, кинулись к ней со слезами — «забери меня отсюда». Стеша не была матерью и растерялась. Затем, оглядывая каждую, она увидела в них части своего тела, обнажённые и немытые. Какое уж там исподнее…
Богатый важный народ стоял кучками, бесшумные официанты с подносами виляли, как летучие мыши. Сверкали вспышки фотоаппаратов, телекамеры норовили подставить ножку — комсомолка расстаралась.
Плющ отстёгивался от Стеши, подходил к знакомым, беседовал на посторонние темы, не упуская из виду именинницу.
Стеша стремительно напивалась. Хозяйка поглядывала на неё с удовольствием: лыко было в строку, всё работало на имидж. Константин Дмитриевич встревожился — не дошло бы до откровенной потехи, и решил держаться поближе.
Комсомолка время от времени отводила Стешу в уголок, отнимала бокал с вином и наливала ей текилы, заставляла, на заграничный манер, слизывать с кулачка кислую соль.
На середину зала вышел осанистый хмырь, попросил внимания и стал говорить, одобрительно похлопывая Стешу взглядом, видимо, что-то хорошее. Ему поаплодировали, хозяйка вывела Стешу в круг и ткнула в бок: говори.
Стеша увидела перед собой множество лиц, — они были прекрасны, глаза их сияли любовью и уважением. Стешу же любовь и уважение к ним просто захлестнули, как порыв ветра в грозу. Она перевела дыхание и начала:
Полная тишина была в зале, только звякнул бокал, и матернулся шёпотом официант.
