Выставка длилась три недели, и комсомолка была счастлива — ушло больше половины картин. Степанида, не представляя, что делать со свалившимся на неё богатством, вложила крупную сумму в «МММ» — финансовую пирамиду. Она не собиралась разбогатеть таким образом, — куда уж больше, — её очаровала рекламная фраза: «Из тени в свет перелетая».
Стеше было невдомёк, что это строка из серьёзного стихотворения серьёзного поэта, ей казалось, что эти слова — для неё и о ней.
Плющ сразу распознал лохотрон, но Степаниду было не свернуть, и он пошёл на хитрость: вернувшись однажды вечером из Москвы, он долго ходил мрачный, из угла в угол, и, наконец, поддался уговорам Стеши, признался. Да, он попал на бабки, и крепко, люди серьёзные, дали две недели, а потом — счётчик и перо в бок.
Стеша заплакала, кинулась ни свет, ни заря в Москву и деньги из пирамиды вытащила.
Слава Степаниды наливалась, как калина в сентябре, она и сама светилась, как калиновый куст на фоне облетающего леса. У неё появились пышные знакомства, она сутками пропадала в Москве, вернувшись, выбиралась из машины французскими сапожками вперёд, каблучки её оставляли на свежем снегу нелепые дырочки.
Константин Дмитриевич помрачнел, забросил свой портретный цикл и писал ностальгические приморские картинки. Несколько раз пытался поговорить со Стешей по-хорошему, убеждал, что он не может быть женой художника, но Степанида в ответ улыбалась и вновь пропадала. Она стала заметно худеть, и Плющ испугался, но оказалось, что это дело фитнеса, и диеты, и ещё хрен знает чего.
Односельчане дивились: Стешка теперь живёт в телевизоре, то в одном ток-шоу, то в другом, сидит в шляпке, а то и с полотенцем на голове, как турка, и плетёт, что ни попадя. Срамота и Котофеича жалко.
Там же, в недрах телевидения, завела себе Стеша любовника — юного губошлёпа, парикмахера с Николиной горы.
Однажды в конце зимы Стеша явилась с отвратительно морковной помадой на губах. Плющ не выдержал:
— Что ты скурвилась, это ладно. Что ты нарисовала динозаврика на лужайке — хрен с тобой.
— А что! На динозавриков, знаешь, как американцы западают!
Плющ зарычал, и тряпкой, пропитанной разбавителем, стал тереть Стешины губы.
— Но то, что ты потеряла чувство цвета — этого я тебе не прощу!
Степанида вырвалась и надула размазанные губы:
— Константин, нам надо расстаться. У меня есть бойфренд — он такой креативный! И это… брутальный!
— Твой пидар из тебя бабки сосёт. Вот и вся креативность.
— Всё равно! Я больше не могу заниматься с тобой любовью.
Плющ почесал затылок:
— А я с тобой — верой и надеждой! Фуцерша. Торгашка.
— Соцреалист!
В тот же день Плющ, наскоро увязав холсты, уехал в Кимры, в новый, холодный дом, пропахший цементным раствором и олифой. Уже на пороге вспомнил:
— Да, Степанида. Бабки, что ты мне дала на спасение, там, за репродукцией. И купи себе нормальную икону.
Ночью Степанида водила пальцем по наледи на стекле, продышала во льду оконце, повернулась к репродукции, загородившей пачку денег.
Стеша:
— Вот, матушка, и всё. Мне скоро шестьдесят, а я — хвост пистолетом. И человека хорошего потеряла. И чувство цвета. И — что ни нарисую — кляуза получается. А на селе — даже дети надо мной смеются. Художница от слова… Прости, Господи. А была ведь радость. Помнишь — яблоко?
Репродукция:
— Я, конечно, не знаю. Жизнь ты, конечно, прожила. Так живи теперь вторую, считай — повезло. Оторвись по полной. И с этой дырой пора завязывать. Деньги есть, купи что-нибудь в Москве. И, как хочешь, а писать надо побольше. Художник должен не только пить и кривляться, но ещё и работать.
Стеша:
— А чувство цвета?
Репродукция:
— Найди себе другое чувство. Например, композиции.
Стеша:
— Легко сказать…
Репродукция:
— Я, конечно, ничего не решаю… Но не боись, что-нибудь придумаем…
Степанида купила на Масловке мастерскую известного художника ушедших времён — наследники, новые американцы, продали её, не торгуясь.
Были ночные гульбища с участием звёзд шоу-бизнеса, с плясками и мордобоями, были соседи- художники, отворачивающиеся при встрече, были приступы раскаяния и отчаяния. Однажды священник раздражённо заметил:
— Что ж ты, мать. Вроде и храм посещаешь аккуратно, и образов, я слышал, понакупала, а разговариваешь с репродукцией. Ты уж определись.
Рынок, между тем, насытился Степанидой, появились новые герои и другие деньги. Степанида потеряла почву под ногами и много плакала.
Однажды, проснувшись позже обычного, она вспомнила, что ей стукнуло шестьдесят пять. Ожидания десятилетней давности — чего-то нового и чудесного — подступили было, но тут же истаяли, не случились. Она закрыла глаза. Появился звук, низкий, баритональный, стал голосом, произнёс что-то неразборчивое. Следом из угла возник другой, ещё один, — и скоро весь полумрак мастерской наполнился голосами. Они кружили и жужжали, как мухи, касались цепкими лапками рук и лица.
Степанида встала и раздвинула шторы. Слякоть и смог стояли на улице, тяжело дышали и нервно дёргались автомобили.
Стеша долго стояла у окна, пока ей не показалось, что она знает нечто, чего не знает никто. Выправив диплом и лицензию, она стала госпожой Стелой, ясновидящей.
3
Славка чувствовал на затылке взгляд госпожи Стелы, и ему было неприятно.
— Ты бы, Степанида, — миролюбиво сказал он, — в бор сходила. Там черники полно, поела бы…
— Слав, а Слав, — просила госпожа Стелла, — дай подоить.
В желании подоить не было для Степаниды ностальгии, это был каприз, ей было интересно — сможет ли, так же ловко у неё получится, как когда-то, ведь она так далеко ушла в социальном отношении, и участь такая ей больше не грозит. Так человек, лет десять назад бросивший курить, может позволить себе сигарету по пьянке.
— Пойди, Степанида. Корова у меня капризная, тебя не подпустит.
— Славик, — кокетливо предупредила госпожа Стелла, — не дашь — порчу наведу. На тебя и на твою корову.
Славка задохнулся. Он привстал, опрокинул складной стульчик, замахнулся клюкой и закричал
