смотрел поверх голов.
— Карлик, не части, — услышал он голос Ян Яныча.
Карл кивнул, перевёл дыхание и прямо посмотрел в зал. В средних рядах у прохода он увидел зелёную курточку и знакомую седину.
«О, и Дедушка здесь, — отметил он, — а впрочем — как же иначе».
Стихи текли сами по себе, Карл только подслушивал их, удивляясь и радуясь. Он свободно раскачивался, мотал головой и улыбался.
В артистической набилось человек двадцать. Карл длинно отхлебнул из фляжки.
— Съешь пирожок, — потребовала Татьяна.
Его поздравляли, его благодарили, на него надвигались беззубые поклонницы в ботах, порозовевшие от дуновения прежней жизни, его отжали от стола и загнали в угол, в него тыкали цветами.
У Карла кружилась голова и дышалось легко. Он отбивался — ему не хотелось принадлежать отдельно никому, даже на минуту. Он улыбался невпопад и протискивался к столику, где над Татьяной нависли разгорячённые гроздья энтузиастов. Над головами из рук в руки, как билеты в трамвае, передавали водку, пирожки и солёные огурцы. Мелькнул перед глазами забытый знакомый, пошляк и похабник, выдававший свои непотребства за шутливость. Карл нырнул ему под руку и вынырнул у столика.
— Получилось, Карлик, — сказала Татьяна. — Знаешь, старые стихи надо читать. А новые — пусть читает кто-нибудь другой…
— Если напишет, — добавил Сашка.
Комната постепенно пустела. Уехал Сашка на позднюю какую-то встречу, сказал, что деловую. Уехали старые друзья — поздно уже, темно, далеко. Осталось несколько поклонниц и незнакомых улыбчивых мужиков, сующих Карлу свои визитки. Татьяна собирала бутылки и мусор в пакеты, вытирала стол. Ничейные полстакана водки Карл хлопнул напоследок, — по-жлобски — ехидно отследил он себя, чтоб добро не пропадало…
В метро он резвился: строил рожи сидящим напротив, показывал язык. Татьяна придвинула его поближе и прикрыла большим букетом хризантем и роз. При выходе из метро Карл висел на ней, как горжетка. Татьяна беспокоилась: если долго не будет троллейбуса, — как тут справишься. А если троллейбус подойдёт — в него ещё надо войти…
В троллейбусе он вертелся вокруг металлической штанги, как стриптизёрша. На остановке, однако, выпрыгнул ловко и даже пытался протянуть Татьяне руку, — открылось второе дыхание.
«Триста метров до дома», — вздохнула Татьяна.
Она повела его за плечи.
— Пойдём, Карлик. Видишь — дорожка чёрная. Тебе ведь нравятся чёрные дорожки.
Чёрную дорожку пересёк поздний прохожий, темнел, удаляясь, на фоне розового мерцающего снега.
— Пидарас! — ожил Карл и ринулся вслед.
Тот ускорил шаг, и Карл вдогонку выбросил вперед прямую ногу с оттянутым носком. Татьяна схватила его за шиворот и вернула на дорожку.
— Почему педераст? — недоумевала она, — обыкновенный человек, хороший…
— Нет, пидарас, — настаивал Карл.
— Дались тебе эти педерасты… Что они тебе сделали?
Карл вдохновенно заглянул Татьяне в глаза:
— Они отягчают землю. И потом: должен же я как-то постоять за женщин! За их права и обязанности.
Он остановился и беспокойно оглядывался в поисках врага.
Татьяну осенило:
— Вон, Карлик, ещё один, к нашему подъезду пошёл!
Карл рванул к подъезду.
Сидя на полу в прихожей, пытаясь, в течение получаса, расстегнуть пальто, он удивлялся. В голосе его была предельная честность:
— Не понимаю, отчего ты сердишься… Прихожу домой, говорю — здравствуй, Танечка!..
Эпилог
Насыпная песчаная дорога проложена вдоль реки. Ни одного ухаба не было на её пляжном покое. Не было ни следов протекторов, ни человеческого следа.
По дороге шёл Зелёный Дедушка, и мальчик с ним, лет двенадцати. Сквозь прореженный лес вдоль дороги виднелись нарядные коттеджи, красного и жёлтого кирпича с арками, эркерами и башенками, терема из калиброванного кругляка с ажурными карнизами, подзорами, полотенцами…
— Какие красивые дома, — сказал мальчик. — А кто здесь живёт?
— Никто не живёт, — вздохнул Дедушка. — Это не дома. Это — недвижимость.
Мальчик потёр переносицу:
— Мне, наверное, ещё трудно это понять.
Он невольно ускорил шаг.
— Не беги, — попросил Дедушка. — Когда-то эти двенадцать километров одолевали часа за четыре.
— Почему?
— Дороги не было. Болота, ямы, ручьи… Трактора застревали.
— А как же люди?
Дедушка улыбнулся.
— А люди — ходили. С рюкзаками. А в рюкзаке — хлеб, соль, вино, и, представляешь…
— Ой, Дедушка, смотрите, — всадник. Вон там, в лесу!
— Это не всадник, — не повернув головы, отвечал дедушка. — Всадников давно уже нет. Это охранник. Секьюрити.
Мальчик снова потёр переносицу.
— А вам обязательно надо в Москву? Боюсь, мне одному не разобраться.
— Надо. Москва теперь, как они выражаются, — зона особого внимания. Да у тебя, собственно, и забот не будет. Видишь — пустыня. Одичание может принимать разнообразные формы. Эта — самая тревожная.
Слева рябила серая река. У противоположного берега белел большой катер, похожий на ноготь, или на отрезанный нос настоящего корабля.
— А вы говорите — безлюдье, — сказал мальчик.
— Туристы, — пожал плечами Дедушка. — А впрочем — тоже люди.
В ближних камышах что-то плашмя ударило по воде.
— Жерех, — оживился Дедушка. — Весёлая рыба.
Дорога отвернула от реки и вскоре уткнулась в высокий забор и потерялась в просторном газоне.
— Здесь, — сказал Дедушка и направился сквозь забор, — частные владения господина Джелябова.
Кирпичный замок высился над тёмными липами. Гулко лаяла собака. Проскакал секьюрити в красной тужурке и бейсболке.
Дедушка остановился и оглядывался по сторонам.
— Так, — прикидывал он, — справа — Сан Саныч. Митяй чуть подальше… К востоку — Борисыч… Ага,
