Глава третья
1
Колодец был полон, на поверхности горбилась спина рыхлой льдины. Карл пнул её лопатой. Спина недовольно заворочалась.
Воду надо выкачивать всю и, желательно, несколько раз. Вода, побывавшая в твёрдом состоянии, химического состава, конечно, не меняет — те же H2O, но меняются её психические, а главное, моральные качества. Добро ещё на реке, или в ложбине, — она не забывает, замёрзнув, запаха солнца и земли, она просто впадает в анабиоз, вмерзает в самоё себя вместе с лягушкой.
Но в колодце, во тьме, что она может помнить, даже не замёрзнув? Запах осклизлого заплесневевшего сруба, земли, натекающей грязью сквозь прорехи меж прогнивших брёвен, трупы червей и неосторожных землероек. Естественно, доставшему её по весне, она отвечает мрачной дремотой, ледяным бесплодием.
Карл усмехнулся: что, если эту туфту предложить, скажем, Маргариткам. Округлят глаза:
— Да, да, мы об этом читали!
Он закрепил насос над самым дном и включил. Из глубины раздался высокий звук дальней моторной лодки. Вода, видимо, всё-таки что-то вспомнила. Вокруг шланга завибрировали мелкие морщинки, разбежались серым муаром. Карл сунул конец шланга в бочку и посмотрел на часы.
Недели через две к берегу на Старой Деревне, где клюёт хорошая краснопёрка, попадается подлещик, подойти будет трудно, — толстые жилистые травы станут выше головы, а если подойдёшь всё- таки, да вытопчешь полянку — всё равно не закинешь: выпрет из воды яркая осока, закачается густая треста, утильник по-здешнему.
Казалось бы, ну и что? Зайди по пояс и выкоси, хочешь — дорожку, а хочешь — лужайку, да прикорми, и таскай себе… Это можно, если живёшь здесь постоянно. А так — уедешь, и завтра придёт белотелый умелец, опарыш во вьетнамках, с полотенцем на шее, сядет на складной стульчик. Поплавок шевельнётся, медленно ляжет, полежит неподвижно, — тут важно не спешить, — и пойдёт против течения, ускоряясь…Ну и что? Жалко, что ли? Да нет, пожалуйста, пусть ловит. Хотя, жалко, конечно. И ещё как… Вот если бы пришёл пацан какой-нибудь, или старик… Где ж ты видал в деревне пацанов, которые ходят на рыбалку? А старики баловством не занимаются, — Славка, вон, кроме сетки ничего не признаёт. Живи здесь, кто мешает…
От этого диалога внезапно стало жарко. Карл снял майку и вытер лицо. Выключить насос, пусть остынет… Всё-таки, Борисыч, лучше всего тебе удаются ремарки.
2
Видение красивой, постоянной, едва ли не вечной жизни появилось лет пятнадцать назад, постояло над деревней яркой, с протуберанцами, летающей тарелкой, и в одночасье завалилось за горизонт.
Ранним утром по лугу, вспугивая жаворонков, бродили три человека. Молодой атлет катил тачку, впереди с ломом шёл его отец, синеглазый и крепкий, рядом с сыном шла Большая Людмила. Они собирали валуны под фундамент, строили дом. И вскоре…
Большая коричневая корова улыбалась, сияла вычищенными зубами. Тёлка тёрлась о её бедро растущими рожками, кокетливо поглядывая снизу. Белые козы трясли бюргерскими щеками. В хлеву пахло ромашкой и зверобоем. Петух, похожий на фазана, похаживал туда и обратно перед строем воспитанных кур.
Тем летом стояла долгая засуха. В пыльном небе с утра до вечера дремал коршун, коростель в зарослях побелевшего иван-чая хрипел из последних сил пересохшим горлом. Дачники лежали на воде лицом вниз, как утопленники, едва шевеля раскинутыми плавниками, раздувая загорелые жабры. Деревенский колодец мелел с каждым днём. Воды хватало только на главное — еду приготовить, чай вскипятить. Вода была рыжая, как небо, нужно было ждать несколько часов, пока она отстоится.
Карл, набирая воду, всякий раз всматривался в тёмную сырую глубину, надеясь увидеть звезду. Но ничего не отражалось в тусклом квадрате, кроме искаженной его головы.
Людмила принесла молоко, разговорилась с тёщей. Антонина Георгиевна горько сетовала, что горят огурцы, а воды нет — приходится с реки возить в канистрах, но ведь это — кот наплакал. Большая Людмила удивилась:
— Да вот у вас мужик стоит, пусть колодец выроет. Метров пять. Я думаю, хватит. Низина всё- таки.
Походы на пляж превратились в каторгу. Двадцатилитровые вериги грузились на тележки, и… нет, чтобы босиком по траве, размахивая майкой, да взапуски…
Зато заполнять канистры было приятно. Канистра швырялась на воду, затем, зайдя по колено, нужно было прижать предплечьем горячий дюралевый бок. Раздавались гулкие резкие глотки, канистра постепенно принимала вертикальное положение, глотки превращались в цокание, и затем, погружаясь на дно, канистра мелко-мелко хихикала, как от щекотки. Приятно было волочь её по воде, но на берегу нужно было поднимать двумя руками. Тележка — рама на колёсиках со ступенькой внизу. Канистра ставилась на ступеньку, плашмя привязывалась к раме. Вторая тележка была детской коляской, с доской вместо колыбели. На нижнюю площадку дополнительно всовывали тазик со стиранным бельём. Первую тележку нужно было влачить за собой, вторую — толкать вперёд.
Осенью умер муж Людмилы. Произошло это, как и всё в этой семье, просто и по-хозяйски. Потрепал козу по щеке и сполз по стене. После похорон в дом никто не вернулся. Многие годы он чернеет на заросшем участке, усохшие брёвна вываливаются, в щелях прорастают травы, цветут и отцветают, шифер на крыше местами сорван — ветром или ещё почему — обрешётка покрыта белой плесенью.
Где теперь Большая Людмила, жива ли — в деревне никто не знает. Два года назад, нет, три — видели её сына, — небритый и пьяный плыл на моторной лодке.
3
Карлу польстило, что Большая Людмила назвала его мужиком и не сомневается, что он способен вырыть колодец. На самом деле, он давно подумывал, что пора совершить подвиг — собственная бесполезность угнетала его. Дома, в Москве, он не чувствовал себя бездельником — писал, по старой памяти, южные пейзажи. Работы эти продавались иногда в маленькой галерее. Литература, конечно, дохода не приносила. А здесь — здесь невыносимо было стоять на подхвате у тёщи — милок, принеси мне лейку, вон там… или: когда будешь свободен, отдери мне эту доску, мешает…
— Отдыхай, Карлик, — смеялась Татьяна.
