— «Пролив бурь», — уточнил Карл.
— Вот интересно, — разговорился Плющ. — Герман Антропов помирает от цирроза. Может, мне, как помрет, стать почетным Председателем? Представляешь, непьющий алкоголик, а? Это как освобожденный секретарь парторганизации.
— Что это там в море, — спросил Карл, — да вон же… метров сто… левее…
— Это, кажется, нога брейгелевского Икара, — предположил Плющ.
— Да лебедь это, — разглядев, нахмурился Кока и выпил с отвращением. — Вам бы только хохмить.
Карл, хохмить не собиравшийся, слегка обиделся.
— С бычками надо что-то делать, и срочно.
— Вы уж, ребята, без меня, — вкрадчиво сказал Плющ и пошел купаться.
Тряпка на четырех колышках давала невнятное подобие тени, не тень, а легкий обморок света. Чистили бычков на перевернутой палитре в два ножа.
Берег тянулся влево до горизонта, справа в нескольких километрах он закруглялся невысоким глинистым мысом. Слева из ничего возникли две освещенные фигурки, большая и маленькая, они медленно увеличивались, как корабль на горизонте из учебника то ли физики, то ли географии. Через несколько десятков почищенных бычков фигуры оказались рядом.
— Здравствуйте, — сказал маленький старый еврей в голубых нейлоновых плавках с белой чайкой возле паха, — Боже мой, где вы нашли такой аквариум!
Его спутница была высокая и не то, чтобы полная, но рисунок плеч и бедер был мягко округлен, будто оплавлен на солнце. В ней угадывалось что-то знакомое. «Да, — одновременно подумали Кока и Карл, — она ведь похожа…» Она действительно была похожа на Венеру Милосскую, только в лице ее не было гипсовой тупости богини, оно сияло доброжелательной недоступностью.
— Вера, ты только посмотри, — продолжал старый еврей, — эти рыбки нельзя кушать! Вы вот что, мальчики, — решил он, — отнесите это несчастье на прибой. Есть такие специальные птицы, они подберут.
Вера печально улыбнулась, взяла старика под руку, и они медленно удалились в сторону мыса.
— Они плохо закомпонованы, — глядя им вслед, заметил Плющ, — их бы надо поменять местами.
Карл обтер руки сухим песком, взял кружку.
— Налей мне, — потребовал он.
Кока, не глядя, булькнул из бутылки, дождался освободившейся кружки и налил себе половину.
— Хватит, — сказал он, отдышавшись, и глаза его загорелись кошачьей отвагой. — Хватит с меня ваших рыбаков, и охотников, ваших еврейских богинь пополам с цивилизацией. Мальчики! В семь часов пойдет такой специальный автобус, он вас подберет.
В полупустом автобусе было прохладно — окна были открыты, и красное солнце мелькало за посадками низко, у самой земли. Плющ дремал, а Карл удивлялся и радовался покою на душе и тому, что все начинается заново. Надвигающийся город казался ему неведомым, как Заграница, притягательным и пугающим, где запросто можно пропасть, а можно, наоборот…
«Наоборот — что?» — растерянно соображал он.
НОЛИК
В дверь постучали. Парусенко чертыхнулся, выдернул кипятильник, накрыл газетой. В номер вошел мятый человек с порезами от безопасной бритвы на лице, с каштановыми глазами. Он вынул ноги из грязных резиновых сапог и шагнул вперед.
— Здравствуйте, — сказал он, и, посомневавшись, добавил: — Жопа. Это в смысле «желаю обществу приятного аппетита».
А прислан он директором рыбколхоза в помощь геодезистам, рейку таскать, или там старшим куда пошлют, зовут его Нолик, а по жизни он Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Недавно из зоны, было дело, но если вам скажут, что посадила баба, — не верьте, женщина — святое, «для избранников этого ранга честь жены, честь эпохи — одно». Но это вы не знаете, потому что это не Вознесенский вовсе, а Владимир Леонович, есть такой…
— Почему опоздал? — перебил Парусенко. — Договорились на девять, а сейчас… Ладно, чай будешь?
— Чай? Буквально?
«Хорошо, что дождались мужика», — думал Карл — таскать для Парусенко рейку было западло. Тем более, что нанялся он записатором — есть, оказывается, и такая должность в «АЗ Черрыбопроекте». То есть Парусенко будет высматривать углы в своем окуляре, а Карл будет их записывать в специальную тетрадку, пока этот немолодой Нолик будет маячить на холме, суетливо пытаясь установить рейку вертикально. «К себе, — будет кричать Парусенко, — да не от себя, а к себе! Ну что ты с ним поделаешь, это же так естественно — к себе, а не от себя!» — «Это как сказать», — подумает Карл.
Начиналась весна хорошо — обещаны были поездки по азовским берегам, неутомительная работа, море и воля, небольшая зарплата плюс колесные. Хорошая передышка на неопределенное время после московского подвала с плавающими в табачном дыму полупьяными сотрудниками.
Середина марта в Геническе пахла прелой водой, шевелилась, просыхая, прошлогодняя трава на пригорках, на грядках слезилась земля, осваивались на торцах каменных одноэтажных домов тени деревьев, еще узкие и твердые, нераспустившиеся, зеленоватые и кислые, как абрикосовая завязь, не тени еще, а бутоны теней.
До рыбзавода было километра два. Сначала по улице Дмитрия Ульянова, а потом по дороге, разъезженной и жирной, с зеркальными полосками, отражающими акварельное небо.
Нолик взвалил на плечо треногу с теодолитом, Карлу стало неловко — пожилой, все-таки, человек.
— Давайте понесу.
— Что ты, — удивился Нолик. — Это ведь мой крест. Крестик и Нолик.
— Не развращай мне народ, — пробурчал Парусенко.
— Что ты, — продолжил Нолик мечтательно, — чего я только не носил! Я ведь был командиром батареи.
— Сколько же вам лет?
— Пятьдесят четыре. Что, не дашь? А мне дают и больше, следы многих скорбей на лице моем. А тебе сколько?
— Тридцать семь.
Нолик открыл рот и несколько секунд не закрывал.
— Вот вы подумали, что я сейчас скажу пошлость о возрасте Пушкина. А я не скажу. Тем более, что Пушкин вовсе и не погиб на дуэли. Да. Он послал вместо себя ученую обезьяну — знакомый привез из Абиссинии, сам удалился в иудейскую пустыню, жил с тамошними монахами, ессеями, имел от них много детей.
— От монахов?
— А вы что, Пушкина не знаете?
Разговаривая, Нолик резко разворачивался к собеседнику, заглядывая ему в глаза. На этот раз он чуть не заехал теодолитом Парусенко в лоб.
— Ну, чувствую… — сказал тот. — Ты, бывший интеллигентный человек! Иди либо сзади, либо спереди. А лучше — помолчи.
Нолик молча сбавил шаг.
— А что вы кончали, — спросил Карл, чтобы сгладить неловкость.
— Я? — ответил Нолик, тотчас оказавшийся рядом. — Ничего. Буквально.
— А откуда эта эрудиция?
