как же вы тогда вместе в один класс ходите?
— Так и ходим. А что такого? — пожала плечами девочка. А Пальма усмехнулся:
— Я в прошлом году школу отвратительно закончил. Меня оставили на второй год.
— Жалко, — посочувствовал я. Мне и в самом деле было жалко, потому что никакой радости нет — сидеть в одном классе с теми, кто младше тебя на год. Меня тоже так пугали — учись хорошо, а то оставим на второй год… Так и не оставили, хотя повод я давал неоднократно. — А ты так плохо учишься?
— Да нормально. Я в химии ничего вообще не понял. И в физике. А потом вообще учиться забросил.
— Зачем? То есть, почему?
— Не знаю. Я все равно не понимаю ничего.
— Геометрию понимаешь, — попыталась Юлька оспорить факт, сказанный Пальмой.
— Нет, не все… Не хочу я учиться. Я лучше работать пойду. А Юлька пусть учится. У нас симбиоз, — засмеялся Пальма, — я — сила, она — мозги.
'Не симбиоз у вас, а глупость', — хотел сказать я, но не сказал. Боялся обидеть Пальму. В конце концов, он сделал свой выбор. Хочет так — флаг ему в руки. Да и вообще — нашелся критик! Это похоже на наш разговор с Глебом несколько лет назад: он как-то заметил, что я грыз ногти, и сказал, что это неприлично. Просто так сказал, он не собирался меня учить всяким там хорошим манерам. Но я в ответ огрызнулся, что он сам постоянно кусает ногти. И еще критикует, будто взрослый…
Так и я сейчас. У самого в дневнике одни пары и трояки. Пятерка была только по музыке, и то несправедливо. У меня слуха — ноль целых, ноль затертых. Наша музычка ставила пятерки всем, кто хоть немного старался петь, а я все-таки старался.
— Ладно, Пальма, это был последний раз, — пригрозила Юлька, хотя знала прекрасно, что не последний. — Так лопать хочется, что дома есть пожевать?
— Колбаса есть и суп из пакетика. И любит, и любит, и любит весь дом вкуснейший бульончик 'Роллтон', — процитировал мальчик припев из одной рекламы по телику.
— Сойдет, — решила Юлька и пошла на кухню. — А вы ели?
— Не, мы — сосны, — пошутил Пальма. — Никакие не ели.
— Я серьезно.
— Да ели. Бананы.
— Какие еще бананы?
— Ну те, со столика.
— Все? — глаза у Юльки превратились в огромные шары.
— Нет, не все. Тебе оставили, — услужливо кивнул брат и принес из комнаты один банан.
Юлька ошарашено приподняла брови.
— 'Пап, а ты можешь всю пачку выпить?'
Я подхватил:
— 'Два литра? Не могу'.
— 'И я не смогла', — добил последнюю реплику еще из одного ролика двигателя торговли Пальма.
Мы эту комедию не просто так разыграли. Дело в том, что с утра бананов было около двадцати. Мы их с Пальмой не считали, а просто ели. Пока не остался один. Тогда нас кольнула совесть. Нет, мы не про Юльку вспомнили. Нам просто до ужаса не хотелось банан делить. А забрать себе совесть не позволяла. Тогда мы приняли мудрое решение — отдать этот банан Юльке ('надо же и делиться, а то нечестно выходит') и положили его в шкаф — с глаз долой, из сердца вон.
— Юль, а откуда у вас столько бананов? — спросил я, с тоской глядя в забитое кожурками донельзя мусорное ведро.
— У бабушки на даче сосед есть…
— На даче бананы растут? — изумился я. Это было, пожалуй, еще необычней всей приключившейся со мной истории.
— Да нет же! На даче сосед, Петрович. А у Петровича внук на Филиппинах живет, и эти бананы ему присылает, пока они незрелые…
— Почему пока незрелые?
— В дороге зреют. А иначе текут. Мы пробовали, такая жижа приходит, кошмар. Так вот бананы Петровичу приходят, а девать ему их некуда в таком количестве, вот он и раздает их всем подряд. Вот и эти тоже… Вкусно, да? — ехидно спросила Юлька. — Оставили, не забыли Юлечку…
Пальма хихикнул, провел рукой по густым светлым волосам и сказал:
— Зря мы тебе этот банан оставили. Никакой благодарности… Так чего ради?
Юлька с размаху врезала брату рюкзаком по спине. Бедный. С утра я его избил подушкой, а теперь Юлька сумкой. 'За одного битого двух небитых дают', — вспомнилась мне поговорка, но я тут же прогнал ее прочь, тут она была совершенно не к месту.
Юлька залила кипятком отвратительную бурду из пакетика, меньше всего по вкусу напоминающую суп. Во всяком случае, я так всегда считал и с некоторой опаской наблюдал за Глебом, тайком от родителей поедающим в обед такую вот 'лапшичку', как он ее сам называл. Лопал он с удовольствием и съедал всю тарелку за секунду. В этом я слегка завидовал ему: в то время как он успевал пообедать, я только разогревал себе хавчик.
— Как ты можешь это есть? — не удержавшись, спросил я Юльку, щедро посыпающую лапшу солью.
— А что? — не поняла она.
— Гадость такая…
— Ладно! — засмеялась Юлька. — Какая же это гадость? Ты попробуй, ты же ведь и не пробовал раньше!
— А ты откуда знаешь?
— Оттуда.
Убедительно. А главное — красноречиво. Я осторожно взял ложку, мысленно перекрестился и боязно проглотил лапшу.
Хм?
А в принципе, ничего.
Совсем даже ничего.
Наверное, даже вкусно.
— Что, трескаешь? — засмеялась девочка. — Нравится? А говорил… Эх ты, Котяра всеядная. Ладно, ешь.
— А ты?
— Так еще есть… Пальма, будешь?
— Давай, — неуверенно протянул мальчик. Я взял в рот ложку лапши и повернулся к нему:
— Ты так и не скал чему ты Пама, — вспомнил я. Пальма приподнял брови.
— А? — не понял он. Я проглотил лапшу.
— Я говорю, ты так и не сказал, почему ты — Пальма… Я сказал, а ты нет.
— Да фигня… Наши с Юлькой родители были коммунисты, вот и все.
— А при чем тут коммунисты? — я нахмурил брови, пытаясь уловить смысл в Пальминых словах. Я его так и не уловил, но мальчишка пожал плечами и объяснил до конца:
— Меня полностью зовут Пальмиро. Так звали Тольятти. Он был итальянский коммунист, а потом переехал в Россию. Вот меня и назвали в его честь. Юльке повезло больше… — Пальма улыбнулся.
— А я думал, Тольятти придумал завод… А почему вы живете одни? — я не очень хотел задавать этот вопрос, почему-то предчувствуя ответ на него, но все-таки было интересно.
— Мы не одни. Мы с бабушкой. Она просто на дачу укатила, скоро приедет, — Пальма налил в тарелку кипятка и бросил туда сухую лапшу, — а отец с мамой живут вообще в другом городе.
— Почему? — не сдержался я и тут же пожалел об этом.
— Потому что, — ухмыльнулся Пальма. — Потому что им так захотелось. Вот и все.
Я примолк. Стало тихо-тихо. Слышно было, как, громко жужжа, пролетела над нашими головами
