что натворили ваши сообщники.
– Какие у меня там могут быть сообщники, если меня не выпускают отсюда? – возразила она холодно. – А если вы полагаете, я руководила ими через записки, то разберитесь со своими надсмотрщиками, выясните сначала, кого я подкупила. Без оснований же не обвиняйте меня в том, в чём я хотела бы участвовать, однако не участвовала. Раз я в тюрьме, относитесь ко мне, как к узнице, а не как к заговорщице.
– Это не тюрьма, – строго заметил полковник. – Это крепость.
– Ах, для меня теперь всё равно! Даже в тюрьме женщинам разрешаются прогулки по двору. Если это не тюрьма, я хочу прогуляться.
– Но здесь вам гулять ещё опаснее, чем в городе, – сказал адъютант. – У многих тяжело ранены их товарищи…
Можно было подумать, что у полковника сквозь зубы вырвался тихий стон. Будто очередное упоминание о позоре его людей вызвало приступ мучительной боли, которую он больше не в силах был скрывать. Он отбросил ножку в тарелку, вырвал у денщика полотенце.
– Можете приставить ко мне соглядатая, – довольная его нравственными мучениями заявила графиня, гордо вскинув породистую голову. – Вы не имеете права со мной так обращаться, пока наши короли не объявили один другому войны!
– Но ваши сообщники её мне уже объявили, чёрт возьми! – комендант отшвырнул полотенце назад, в руки денщика, и резко встал, побуждая встать и адъютанта. Он взял себя в руки, и холодно распорядился, обращаясь к нему. – Она будет находиться под вашим наблюдением. Пусть в пределах острова делает, что хочет, только не спускайте с неё глаз ни днём, ни ночью! Особенно ночью!
– Спасибо, полковник! – поднялась со стула и она. Голос её был звонким и торжественным, ей объявляли личную войну, и она принимала вызов. – Я не забуду вашей вежливости к знатной подданной польского короля.
Комендант заскрипел зубами, но ничего не ответил, отвернулся к окну, показывая, что она должна выйти.
Адъютант коменданта подал графине руку, чтобы помочь ей пройти между кромкой воды и большим кустарником, который препятствовал размыву течением почвы на косе в нижнем окончании острова. Она не пожелала воспользоваться предложенной им помощью, отвергла очередной знак его внимания, как делала везде во время прогулки снаружи внушительной размерами и представляющейся неприступной крепости. День был солнечным, жарким, однако постепенно набирал силу прохладный северный ветер. Там, вдали, откуда он дул и где синее небо касалось зелёной полоски леса, собирались тёмные грозовые тучи, предвестники скорого приближения смены погоды. Однако величественная крепость, словно бросала надменный вызов природе, обещала укрытие от любого разгула стихии, и вблизи неё предстоящее ухудшение погоды не вызывало чувств беспокойства. Полька и её сторож обошли весь берег острова и тропинкой неторопливо взошли по обрывистому склону к обитым медными листами воротам. У ворот они обождали, пока солдаты разгрузят большую восьмивёсельную лодку, перенесут на берег, а потом в крепость запасы продовольствия – мешки с мукой и сухарями, мясные туши, корзины с рыбой и сырами.
– Не правда ли, вы и я как будто отрезаны от всего грешного мира? – не то серьёзно, не то в шутку доверительно сказал адъютант, прерывая затянувшую игру в молчаливую неприязнь. – Поверьте мне, война опасное занятие, неизбежное зло. Пусть их воюют. А мы здесь как... Да, как Адам и Ева.
Она расхохоталась.
– А это наш Эдем, – отозвалась она с высокомерием и обвела рукой очертания крепостной стены.
– Это место лучше, чем Эдем. Это крепость со многими удобными вещами, каких не было в Эдеме.
– Вы серьёзно? – глянула она на адъютанта с насмешливым любопытством, как будто увидела его в первый раз. – Вы полагаете, господь бог не додумался до строительства крепостей, когда создавал райский сад?
– Совершенно верно, – поддержал он заданный женщиной настрой разговора. – К вечеру начнётся гроза, и вы сами убедитесь, что в непогоду здесь совсем неплохо. Единственное неудобство, в ночную грозу могут явиться привидения. А мне поручено оберегать вас от всех посторонних, в том числе и от них.
– Вы что, опасаетесь, они станут моими сообщниками?
Она откинула красивую голову, чтобы подчеркнуть язвительность насмешки.
– Я опасаюсь за вас, – ответил он с лёгким поклоном.
– Привидений я не боюсь, – холодно ответила полька.
– Но здесь особые привидения. Самые страшные в Европе. Это же замок Ивана Грозного. Иоаннгород! А что может быть ужаснее привидений замков русских царей?
– Только привидения шведских замков, в которых содержат безвинных узниц.
Не позволяя ответить, она отвернулась.
Опустевшая лодка отплыла и направилась по огибающий город реке к видимой части пристани, а солдаты, как крупные двуногие муравьи, прихватили у берега последние корзины и, поднимаясь по тропе крутого склона, понесли их в крепость. Она и адъютант вошли за ними в крепостной двор, и ворота тут же были закрыты и заперты поперечными брусьями. Слева двора у отдельного входа в складские помещения тучный кладовщик озабоченно трогал нос и отмечал в записной книге всё, что заносилось мимо него в утробу тёмного зева. Он оторвался от своего занятия и уставился на красивую женщину, точно рассуждая, а хорошо бы и её записать в перечень доверенных ему крепостных запасов.
– Ждите меня вечером, – сказал ей на ухо адъютант, когда они приблизились в глубине двора к потемневшим от времени сводчатым дверям главной башни замка.
– Вы самонадеянный хам, – отозвалась она с презрением.
Он отстал и с обнажающей зубы плотоядной усмешкой смотрел на неё, пока она не скрылась за массивной дверью.
Она поднялась к себе и до сумерек бродила по комнате, как волчица в ненавистной клетке.
– Провести месяцы, быть может, год! Здесь?! – шептала она в отчаянии. И невольно вспоминая о заманившем её в эту ловушку шведском сановнике и слабохарактерном польском короле, ради которого она решилась довериться лжецу, повторяла с ожесточением в отношении слившихся лицами обоих: – Мерзавец! Мерзавец!
В сумерках, под стать её настроению, разыгралась непогода. Быстро потемнело. Свирепые порывы ветра завыли вокруг башни. Пронзительные вспышки молний синими всполохами раз за разом освещали комнату. Грохот близких громовых раскатов, казалось, раскалывал небо прямо над окном. Потом в кромешной мгле свирепый и косой ливень начал неистово исхлестывать стены башни, как будто наказывал её за ужасные прегрешения. Часовой наверху соседней башни, которая была вровень с её окном, сутулился под кожаным плащом и, казалось, его вот-вот смоет оттуда. Потом он пропал из виду, где-то укрылся от ветра и дождя.
Вдруг графине почудилось, что-то дважды стукнуло в оконное стекло. Она недоверчиво приблизилась, всмотрелась в непроглядную завесу воды и иссиню темень. Из темноты снаружи окоёма необъяснимо появилась рука в мокрой и чёрной кожаной перчатке, снова тихо стукнула по стеклу. Помедлив, женщина скинула щеколду, сделав это слишком решительно, чтобы скрыть испуг от растревоженных мыслей о привидениях. Пальцы снаружи толкнули раму, сами открыли окно. Сырой воздух ворвался в комнату, дохнул на свечу возле оконного проёма и сорвал её язычок пламени, оставив гореть только ту, что стояла возле кровати. Полумрак, как неосязаемое чудище вполз из ночи, а за ним в окно влез мужчина в кожаном укороченном камзоле. Он втянул за собой емкую суму, которая висела через плечо на ремне, и сполз на руки на пол. Когда влез полностью, легко встал и распрямился во весь рост. Сначала вода с его чёрной одежды стекала струями, затем стала капать в лужу между сапогами.
– Мы ведь договорились. Сегодня вечером лишь вам одной я должен устроить какое-нибудь представление, – спокойно и вполголоса проговорил Удача. – И вот я здесь.
Улыбка блеснула в глубине его глаз, когда женщина с опасливым недоверием обошла его, выглянула наружу, где вокруг отвесной стены башни грозно бесновалась неистовая буря. Порыв ветра хлёстко бросил ей в лицо холодную дождевую влагу, а пелена дождя скрыла низ земли, и обращённый туда взор как будто
