бутылки с прозрачной жидкостью. Его расширенные в полутьме зрачки сверкнули оживлением от внезапной мысли. Выдернув затычку из бутыли побольше, он понюхал горлышко.
– Тминная водка, – объяснил он вполголоса, разом повеселев. – То, что нам надо.
Прополоскав водкой горло, выдул её брызгами на рукава и штаны. Затем плеснул на рубаху у живота, а бутыль поменьше сунул в карман передника. Запах водки стал распространяться от него, как от горького пьяницы после запоя. С сапожка он пальцами счистил пыль и грязь, размочил их водкой и обмазал щёки и скулы, чтобы скрыть, сделать внешне неопределённым свой возраст. Всё вместе это заняло у него не больше пары минут. Увлечённый ещё одной внезапной мыслью, он небрежно прихватил из сундука пригоршню мелкого серебра, ссыпал в карман с бутылью и на этот раз окончательно закрыл крышку.
Тщательно сложив в сумку кузнеца все колбаски денег, он сверху впихнул молоток и щипцы, встряхнул сумку, удостоверился, что в бряцании металла трудно угадать звук монет. Затем отвлёк парня, как от удивления его приготовлениями, так и от недовольного бормотания и тоскливых взглядов на сундук, тихо рассказал, что тот должен делать. И не терпящим возражения распоряжением и жестом приказал ему следовать за собой. Уверенным скорым шагом он покинул рабочее помещение воеводы, вернулся в переднюю палат, где его поведение в корне изменилось. Нарочито затопав, он затеял с засовом у парадного входа шумную возню, которая сопровождалась протяжными скрипами и лязгом, словно засов всячески сопротивлялся, никак не выпускал желающего покинуть палаты. Наконец, как бы от неловкого толчка плечом, резная дверь раскрылась, и Удача, под видом кузнеца, пьяно вывалился наружу и упал на четвереньки.
Такое поведение кузнеца привлекло внимание дозорных стрельцов и, подобно забавному зрелищу, развеяло их тихую скуку.
Нетвёрдо переставляя ладони, а после них колени, шатающийся кузнец кое-как отцепил носок сапожка от порога, на четвереньках подобрался к ступеням крыльца. Этот способ перемещения не вполне совпадал с его представлениями о том, как нужно передвигаться человеку, и у ступеней он не сразу, не с первой попытки ухватился за каменный столб, постарался, насколько удалось, подняться на ноги. Однако стояние с обхватом столба, так и не достигнутое в полной мере, показалось ему ненадёжным, и он предпочёл вернуться на четыре опоры, при этом стал бурчать под нос нечленораздельные рассуждения. Но и четырёх опор на спуске оказалось недостаточно – сорвавшись с последней ступени, он повалился боком на землю и притих. Двое из стрельцов переглянулись со старшим дозора, а отпущенные его кивком и кратким распоряжением: «Сходите!», – неспешно отправились от будки к крыльцу, поглядеть, что там случилось. Кузнец зашевелился прежде, чем они приблизились. Опять кое-как привстав на колени и, вроде новорождённого телка, упёршись в землю широко расставленными руками, он слабо потряс головой, будто собирался уплотнить и вернуть на свои места разбегающиеся мысли.
– О, мой бог! – расслышали стрельцы его бормотание.
Не замечая, что они остановились рядом, он забеспокоился, непослушной рукой полез в карман передника, откуда вытянул бутыль и, как смог осторожно, поставил её перед носом. Не доверяя глазам, на ощупь убедился, что она цела и закупорена и заметно успокоился. Затем снова сунул пятерню в карман передника, с недоумением горстью выгреб, что там звякало, при этом неловко рассыпал часть серебряных полтинников под животом. Хотел было заняться их поиском, однако сапоги стрельцов отвлекли его и несказанно удивили. Уставившись в них, он, казалось, позабыл про бутыль и рассыпанные деньги.
– Ты чего шумишь? – сверху мягко спросил его молодой худощавый стрелец.
Кузнец приподнял, запрокинул голову. Пошатываясь на руках, осклабился и воскликнул с пьяной радостью:
– Дитрих! Мой ласковый сын! – Цепко ухватившись за подол его кафтана, он стал упорно приподниматься на ноги. Обхватив стрельца для опоры, ткнулся лицом ему в плечо и заплакал, продолжая бормотать сквозь всхлипывания: – Твоя мать хорошая женщина. Она говорит мне: «Бёлен, ты показал наконец-то своё истинное лицо. Ты свинья! Ты свинья, Бёлен!»
– Ну и разит же от него, – через лохматую голову кузнеца сказал обхваченным им стрелец товарищу. – Нажрался, действительно, свинья свиньёй.
Замечание привлекло слух кузнеца. Он обхватил стрельца за шею, смачно облобызал в щёку.
– Свинья! – выговорил он обрадовано. – Очень хорошо, Дитрих! Я есть Свинья!
– Новый какой-то, – отстранился от него молодой стрелец. – Лопочет не совсем по нашему. Я его ещё не видел.
– Немец, верно, – согласился его товарищ, чьё внимание больше привлекали бутыль и полтинники на земле, рассыпанные, будто для чудесного прорастания. – Вон сколько зарабатывает, чёрт, за кандалы для нашего православного брата.
Оба вскользь отметили, как из-за двери на крыльцо неуверенно вышел парень с разбитым до синяков и распухших губ лицом, опасливо спустился к ним, крепко прижимая к груди тяжёлую сумку, из которой торчали рукоятка молотка и щипцы. Парень настороженно приостановился за спиной кузнеца, потянул его за рукав и, вроде глухонемого, замычал, просительно умоляя не останавливаться. Кузнец отпустил стрельца, шатаясь развернулся и обвалился на плечи парня. И уже на его плече слезливо забубнил:
– Я свинья, Дитрих. Я и вправду свинья. Прости меня. Прости за всё.
– Ишь ты, – произнёс молодой стрелец с осуждением. – Сперва ему под глаз синяки пристроил. А теперь прощенья просит.
– Так кузнец же, – неопределённо выразился его товарищ, стараясь полой кафтана укрыть от парня и кузнеца часть земли, где были полтинники и бутыль.
– М-м-м, – глухонемой исказился лицом от напряжённого мычания и, пошатываясь под тяжестью обвисающего на нём кузнеца, не то потащил, не то повёл его прочь от крыльца приказных палат.
Но не прошли они и десяти шагов, как кузнец споткнулся, а опрокидываясь, завалил на себя и глухонемого. Не выпуская сумки, тот проворно и живо поднялся, умоляя кузнеца вытаращенными синими глазами и мычанием вставать поскорее. Поднятый им на ноги, кузнец вдруг хлопнул по пустому карману передника и вспомнил что-то. Обернувшись, он стал пьяно высматривать место, где падал с крыльца, однако там рядышком, словно воркующие голубки, стояли оба стрельца и, как будто были недовольны, что он не поторапливается домой. Кузнец изумлённо задрал голову, на нетвёрдых, расставленных для лучшего равновесия ногах осмотрел звёздное небо.
– Мой Бог! – пробормотал он растеряно и от потрясения в былых представлениях о миропорядке. – В русской земле водка прячется!
Под впечатлением о существовании таких чудес он покорился глухонемому парню, позволил тащить себя к началу широкой улицы. Однако каждые несколько шагов он порывался задержаться, склонялся и пальцами щёлкал у земли, повторяя, как заклинание:
– Цып-цып. Водка! Водка! Цып-цып-цып ...
Товарищ молодого стрельца приподнял бутыль над головой, показал старшему дозора и, когда парень тащил пьяницу мимо будки, тот строго отвернулся, чтобы не разбудить в кузнеце желание пожаловаться о пропаже. Едва парня и кузнеца поглотила тень углового белокаменного терема, стрельцы подобрали с земли полтинники и возвратились от воеводиных палат, словно разбойники с удачного набега.
– Чёртов немец, – весело заметил держащий бутыль. Передал её молодому товарищу и в кармане кафтана выловил пригоршней несколько серебряных монет. – Ну что? Как поделим?
– Думаешь, не хватится? – засомневался старший дозора, но, казалось, сказал это больше для того, чтобы не сразу уступить соблазну.
– А ты б хватился, будь на его месте? – возразил предлагающий делить. – А проспится, только чёрта и вспомнит.
Старший дозора махнул рукой и согласился:
– А-а! Дели поровну и открывай. Водка, тминная? Носом чую, она, дорогая. – Он первым сделал глоток и крякнул от удовольствия. – Чтоб кузнецу успешно добраться домой и не получить жёнину взбучку! – провозгласил он, возвращая бутыль товарищу. – А и то, сказать. Попались бы с деньгами и водкой к лихим ночным людям, ещё б их и прибили.
