Прозоровский с минуту неотрывно пронзал его глаза блестящим взором, словно пытался отыскать заветный ключ, с помощью которого удастся проникнуть в его душу и мысли.
– Та-ак! – медленно выговорил он. И вдруг склонился ниже. Дохнув в лицо винным перегаром, жёстко потребовал: – Где письмо?
Изумление Удачи казалось, действительно, искренним.
– Какое письмо? – спросил он, повышая голос.
Воевода рывком руки и всей ладонью прикрыл ему рот и прошипел:
– Не знаю, как уж тебе удалось, а кроме тебя, дьявола, некому было выкрасть. Верни мне его! Добром прошу.
– И что я получу взамен? – насмешливо полюбопытствовал связанный Удача, когда князь убрал ладонь и он получил возможность ответить. – Ты меня отпустишь?
Прозоровский нахмурился.
– На все четыре стороны, – сказал он холодно. – Хоть посуху, хоть водой.
Он ждал ответа.
– Хорошо, – сказал пленник со всей серьёзностью, на какую был способен. – Мне надо подумать и вспомнить.
Воевода встал, распрямился, голова его размылась полумраком.
– Ну что ж. Раз добром не хочешь… Думай, вспоминай, – стоя так, сверху вниз произнёс он с угрозой. – Сутки у меня ещё есть. – И с жестокой усмешкой предупредил: – Но обратно приду с Плосконосом. Он ждёт ни дождётся, полюбезничать с тобой по-своему, по старой дружбе. Уж он-то развяжет тебе язык, покажет, где единственно верное решение.
– Я тебе верю, – лёжа у него в ногах, признался Удача совершенно искренне.
Воевода повернулся вполоборота к двери и позвал:
– Капитан Бутлер? – Когда тот вошёл, рукой указал на лежащего пленника. – Это государственный преступник и вор. Очень ловкий и опасный малый. Без меня к нему не подпускать ни одной живой души.
– Пищу не давать? – строго спросил Бутлер.
– Я же сказал, – повысил голос воевода. – Не впускать никого!
Капитан «Орла» вопросов больше не задавал. Пронаблюдал, как воевода загасил свечу, пропустил его у выхода и вышел сам. Бутлер казался исполнительным по своей природе, однако Прозоровский собственными глазами удостоверился, что он основательно закрыл дверь и запер на железный засов, после чего пропустил немца мимо себя, последовал за ним по проходу. Они вышли к лестнице, которая вела из кормовой надстройки к палубе, поднялись четырьмя ступенями к свежему воздуху. Темнота сгущалась, беспросветные тучи предвещали ночь мрачную, недобрую. В лицо князю, когда он проходил к бортовой верёвочной лестнице, дохнуло порывом промозглой сырости, и он поёжился. Капитан 'Орла' отстал, что-то сообщал офицеру, и Прозоровский остановился у борта, глянул вверх реки. Оттуда тяжело ползли сытые влагой и порождающие тревогу стада туч, со стороны, где был Заячий остров, к которому плыл и, возможно, вот так же, с таким же настроением смотрел на них с палубы струга Разин.
– Нельзя отпустить царского порученца живым, – пробормотал воевода. – Слишком много знает. – Он с внезапным подозрением оглядел вверенный ему город. Успокаиваясь при виде неприступных стен белокаменной крепости, припомнил замечание пленника. – Несчастный случай на охоте – и нет атамана?.. Гм-м. Я вчера только лишь подумал, а он, стервец, догадался.
И он в который раз стал прикидывать, на кого же может положиться в грозных потрясениях, какие предчувствовал, ожидал в ближайшие дни.
– Как там дела у Плосконоса? – прошептал он одними губами.
Едва короткий вечер уступил власть ночи, Мансур вставил в уключины плоскодонки оба весла и выплыл из островного заливчика. Грёб он сильно и часто и вскоре пересёк левый рукав Волги, по течению проплыл вдоль очертаний берега до чахлого дерева наверху относительно пологого склона. Как только послушная его намерениям лодка зашуршала по песку напротив этого дерева, сверху раздался короткий свист, за ним второй и третий. Благословляя мрачную темень, при которой он с трудом распознавал Заячий остров и крепость, уверенный, что и его там никто не мог увидеть, Мансур ступил с носа лодки на берег и от нетерпения оправил серый бархатный кафтан. Наверху обрыва зашуршала растревоженная сапогами земля. Сильный мужчина в тёмном плаще, как дикий зверь, прыжками спустился левее хазарина. Пока по склону ещё катилась сбитая подошвами его сапог земля, он поправил чёрную шляпу, и глазам Мансура открылось торжествующее лицо Плосконоса. Хазарин живо подошёл вплотную к Плосконосу, не в силах делать вид, что движим лишь стремлением отработать плату за пособничество. Его волновал единственный вопрос, который он и задал вполголоса.
– Принёс?
Вместо ответа сообщник вынул из-за пояса изящный пистолет, передал ему из рук в руки. Приблизив рукоять чуть ни к носу, Мансур, будто не доверяя собственным глазам, ещё и ощупал серебряного дракона.
– Заряжен, – предупредил Плосконос и объяснил: – Я сам зарядил.
– Запоминающаяся вещь, – тихо одобрил хазарин, к которому вернулось холодное спокойствие. – Второй такой ещё надо поискать. – И на всякий случай спросил: – Значит, посланца царя схватили?
– Да.
В голосе сообщника прозвучала такая мстительность, что Мансур быстро спросил:
– Он жив?
– Жив пока, – сквозь зубы отозвался Плосконос.
– Нельзя, чтобы он отправился в ад раньше времени, – объяснился перед ним Мансур. – Атаман должен поверить в съедобность того блюда, что я приготовил.
Выяснив, что ему было нужно, он спрятал пистолет под серый кафтан и, не тратя времени на бесполезные слова, вернулся в лодку. Плосконос ногой столкнул лодку с песка, и его пособник заспешил схватиться за вёсла. Когда шлепки по воде стали главным подтверждением, что тёмное пятно на речной поверхности было лодкой с хазарином, Плосконос ухватился за пучок травы и, таким способом помогая себе руками, забрался на склон. Отряхнув ладони и штаны под коленями, он ещё раз оглянулся. Частые хлюпанья воды удалялись, и он не стал больше задерживаться, решительно направился к чахлому дереву, за которым его дожидалась вороная кобыла.
Топот её копыт донёсся до слуха Мансура и затих в стороне, там, где протянулась дорога к городу. Если не считать тех звуков, которые производили вёсла, на побережье и на острове воцарилась речная тишина. Мансур уже заплыл в островной заливчик, привязал лодку к вбитому в землю колу, когда внизу реки послышался раскатистый выстрел медной пушки, возвещающий, что струг Разина торопился к острову и к персиянке. Подгоняемый этим предупреждением он заторопился к входу Южной башни. Войдя через неё во двор крепости, миновал сад и мимоходом глянул в окно поварской пристройки на шумное застолье. За большим столом при красном свете очага пьяно горланили казаки, которые должны были охранять княжну в отсутствии вождя. Дорожкой в обход поварской он приблизился к главному входу и на всякий случай убедился, что нет ни одного свидетеля тому, как он проскользнёт внутрь замка.
В замке было так темно, что не решились бы бродить и привидения. На ощупь он поднялся лестницей к спальне Разина и потихоньку открыл дверь, выпустив в щель между ней и косяком отсвет единственной горящей свечи. Княжна, как была весь день в бархатном тёмно-вишнёвом платье, так и лежала в нём поверх одеяла, спиной к двери, укрытая у плеч шерстяным, подаренным атаманом платком. Дыхание её было неровным, словно недобрые видения тревожили болезненный сон. Он крысой юркнул внутрь помещения, и, будто обеспокоенный его появлением, язычок пламени в огарке затрепетал, а тени задрожали в освещаемой части спальни с кроватью под балдахином. Везение в этом деле сопутствовало ему. Если бы она не спала, то побежала бы встречать возлюбленного, и он всё равно успел бы совершить, что хотел. Но так было даже лучше.
Подкравшись к кровати, он настороженно, чтобы не разбудить спящую, сунул пистолет с серебряным драконом на рукояти на то самое место, где забрал связку с ключами. Измученная переживаниями княжна не шелохнулась. И тут ему пришла в голову новая мысль. Он потихоньку отвернул, приподнял одеяло и
