Александр стоял на коленях и рыдал, припав к плечу мёртвого Клита, чтобы только не видеть укор на его бескровном лице. Испуг и оцепенение, как холодной водой, отрезвили участников пира. Пердикка хотел было приподнять Александра, но отступил, не смея потревожить царя в его горе... Искреннее оно или напускное? Быть может и то и другое одновременно – кто поймёт нынешнего царя царей? Положение неопределённости для многих становилось невыносимым. Анаксарх бесшумно приблизился, присел рядом на корточки.
Прислушиваясь к нему, Александр начал сдерживать рыдание, потом только судорожно всхлипывал и постепенно затих. Анаксарх почтительно отошёл, с едва заметной усмешкой глянул на Каллисфена, который не скрывал, что подавлен неожиданным трагичным происшествием.
– Мы устроим ему торжественные похороны, как герою и твоему близкому другу, – обратился Стасикрат к царю, избегая упоминать имени Клита.
– И устроим поминальные зрелища, – помолчав, глухо, но твёрдо произнёс Александр.
– Как раз вчера по твоему приглашению из Эллады прибыли тысячи артистов, – Стасикрат показал рукой на боковую стену. – Они своим участием украсят и сделают незабываемым любое зрелище. А сейчас они все обрадуются, если увидят тебя.
Он помог ему подняться и повёл к серому, подвешенному на бронзовых кольцах тяжёлому настенному занавесу. Толпа придворных и гостей расступалась перед ними с покорным безмолвием растерянных слуг, не знающих, что же им делать. Стасикрат отстранил занавес в сторону, и в лицо Александру дохнуло ночной прохладой. Царь шагнул в проём узкого выхода, который вёл к бледно высвеченной снаружи галерее, навстречу шуму беспокойного многолюдства. Выйдя на галерею, по бокам которой присели каменные крылатые быки, он, невольно отвлекаясь и успокаиваясь зрелищем множества огней, подошёл к ограде из резного камня. Ниже удобно обозревалось широкое поле для состязаний на колесницах и для военных игр. У костров пировали неугомонные артисты, – они были приглашены со всех греческих городов, и было их не меньше трёх тысяч. Артисты с факелами и в масках героев популярных трагедий и комедий читали отрывки и создавали невообразимую сумятицу. Они пока не видели его, и, опустив ладонь на прохладную ограду, Александр узнавал по отрывочным строкам, доносящимся из этого столпотворения, и одними губами повторял названия произведений и имена их авторов.
– ... Свидетель Зевс, дремать теперь не время нам... – услышал он.
И беззвучно прошептал:
– 'Птицы' Аристофана.
– ... Пусть копья лежат, паутиной, как тканью, обвиты...– долетело оттуда.
И он едва слышно произнёс:
– ' Эрехтей' Еврипида.
– ...Мечом двухострым делят меж собою отчий дом...
-... А это ' Финикинянки' Еврипида, – пробормотал он про себя.
И когда расслышал:
– ... Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный...
Вымолвил:
– Да, да, 'Илиада'.
Зрелище произвело на него впечатление. Он последний раз судорожно вздохнул, и на лице проскользнуло слабое подобие улыбки.
– Смотри, смотри, твой любимый Багой! – Стасикрат показал рукой на высокого актёра, который размахивал им факелом. – Он первым увидел тебя.
– Багой, – прошептал Александр с благодарностью и в ответ слегка вскинул руку.
И тут разом многолюдство взволновалось, головы и тела повернулись, и множество глаз обратились к Александру. Некоторые актёры засвистели, а кто не держали факелов, захлопали в ладоши, так выражая радость, вызванную лицезрением столь славного царя, какого ещё не знала Эллада.
– Багой! Багой! – стали выкрикивать друзья актёра, заглушая свист и улюлюканье со стороны непримиримых соперников и недоброжелателей артиста. – Поцелуй его, Александр! – потребовали они снизу.
Стасикрат будто ожидал этого и выбросил за ограду заранее приготовленную верёвочную лестницу, концом привязанную к каменным ногам крылатого быка.
– Багой! Александр! Багой! Александр! – горланили друзья артиста, постепенно набирая сторонников и среди других партий.
Багой легко взобрался по лестнице, перелез через ограду и спрыгнул возле царя. Александр обнял его и, явно повеселев, расцеловал. Внизу поднялся дикий гвалт, можно было лишь догадываться, что партии сторонников и противников любимого артиста царя перешли от слов, выкриков и свиста к иным способам выяснения отношений. Однако нельзя было сказать, что дело там доходило до увечий или мешало общему веселью.
– До завтра, царь, – сказал Багой, отдавая ему простенький цветок, который был прикреплён к заколке на плече его хитона. Затём актёр легко перемахнул за ограду на верёвочную лестницу. Начал спускаться, но вдруг ухватился за каменный выступ и выразительным жестом привлёк внимание собратьев по музе. После чего чистым и ясным голосом во всеуслышанье продекламировал:
– ... Сокрушающий сердце печалью,
Праздно сидел он,
Но душою алкал он и боя, и брани.
Толпа под ним заволновалась, в него полетели фрукты, тряпки, маски. Он прикрыл лицо правым локтем, жизнерадостно засмеялся и быстро спустился вниз.
– Завтра будет зрелище, какого Вавилон ещё не видывал! – убеждённо воскликнул Стасикрат.
Он взял царя под руку, повёл обратно к узкому проёму в толстой стене, и они вернулись в египетский зал.
Тело Клита уже убрали, только чернокожая рабыня вытирала сырой тряпкой то место, где осталась размазанная кровь. Заметив это, Александр вновь судорожно вздохнул, и Мазей с другими вельможами быстро подвинулись, загородили рабыню. Некоторые военачальники, философ Каллисфен и кое-кто из кружка молодёжи выглядели подавленными, сумрачными, однако большинство улыбались царю, как будто происшедшее с Клитом было лишь дурным сном. Александр отворачивался, избегал таких улыбок. Отстранив Стасикрата, он напрямую зашагал, направился к дверям в следующий зал. Упёрся руками в массивные бронзовые створки, надавил сразу в обе. От напряжения его рук и тела они сначала дрогнули, потом поддались и стали медленно открываться.
А тело Клита тем временем слегка покачивалось на кожаном военном плаще, закреплённом на двух
