разносторонне развитым человеком. В ее доме стояло фортепиано, и вокруг него по вечерам собирались друзья Ермаковой – что-то вроде культурного салона научной интеллигенции, чтобы послушать волшебную музыку, когда та садилась за инструмент. А иногда она очаровывала всех проникновенными стихами, которые тоже писала сама. И как теперь все это было соединить с желанием бросить, оставить все и уйти в монастырь?
Кто-то из друзей был не на шутку встревожен: уж не повредилась ли Ермакова рассудком? Такое здесь тоже случалось с людьми, полностью погруженными в научную работу, исследования. Но то, что произошло после того, как Светлана Григорьевна по настоятельным просьбам самых близких людей посетила одного из известных психиатров, повергло общество в еще больший шок и смятение: следом за Ермаковой решила податься в монастырь и эта женщина-психиатр. Даже не следом, а вместе с ней. Так и приехали: сначала простыми монахинями, а вскоре после смерти старенькой матушки-настоятельницы бразды правления святой обителью взяла на себя профессор Светлана Ермакова – отныне игуменья Адриана.
– Как я тебя понимаю, – тихо засмеялась настоятельница, когда Надежда почти со слезами поведала ей о глухой стене непонимания со стороны родителей, родной сестры, всех близкий друзей, узнавших о намерении поселиться в монастыре. – Я прошла через все это: насмешки, ухмылки, разные пересуды. Чего только не наслушалась в свой адрес! И эгоистка, и сумасшедшая, и слабохарактерная, и такая, и сякая. Мир наполняется мирским, а монах стремится наполниться духовным, поэтому мы действительно не от мира сего, люди недуховные нас не понимают и даже не стараются понять. Они смотрят на нас как на больных людей, сумасшедших или же просто неудачников по жизни. Не сложилась судьба – и айда в монастырь доживать свои годочки. Как будто монастырь – это дом престарелых. Поспрашивай матушку Нектарию, она тебе расскажет, как ее хотели в психиатрической больнице оставить. Она трудилась там известным врачом, а оставить хотели как неизлечимо больного пациента. Когда души человека коснется нечто большее, чем мир и все, что в мире, тогда человек и начинает тянуться к этому высшему, становясь для мира чуждым.
– Матушка, а вас это «нечто» тоже коснулось? – тихо спросила Надежда.
– А тебя не коснулось? Нет? – та ласково обняла ее. – Зачем ты рвешься сюда, а не хочешь остаться там, где тебя воспитали и вырастили? Не девушка, а одно загляденье: и образование, и языки знает, и заграницей бывала, и папа с мамой известные люди. А главное – молодая, красивая. Женихи, небось, проходу не дают, сватаются наперебой…
– Да ну их, женихов этих, – с улыбкой отмахнулась Надежда. – Да и все остальное тоже. Меня не туда, а оттуда тянет, я чужая для них, дикая, странная. Тоже не от мира сего.
– И что за чудеса такие? – игуменья не спускала с Надежды ласкового взгляда. – Никого не тянет, а бедную девочку – такую умницу, такую образованную, из такой интеллигентной семьи – тянет. И не в клуб модный, не на танцы с такими же молодыми ребятами.
– Матушка, – Надежда умоляюще взглянула на игуменью, – не хочу я всего этого. Хоть вы не смейтесь надо мной, и так горько. Я почему-то чувствую, что меня не просто кто-то зовет из этого мира, а кто-то вымаливает. Разве такое не бывает?
– Бывает. Почему нет? Ведь мы не знаем, кем были наши предки. Может, среди них были люди высокой духовной жизни. Вот и молятся за нас, вымаливают, просят Бога, чтобы и мы поднялись на их высоту духовности, а может и выше. У Бога мертвых нет – у Него живы все, кто стал Божьим. А кто душою мертв, кто не чувствует Бога – те и есть настоящие мертвецы. Ходят, веселятся, плодятся, даже полезные дела делают – а мертвецы.
Игуменья вздохнула.
– Матушка, – Надежда прильнула к ласковой руке игуменьи, – а чем было это «нечто», что вас коснулось? Вы – такая величина, такой авторитет в науке – и в монастырь…
– Вот-вот, я тоже так считала: такой авторитет, такая величина… Нет, это правда. Я ведь над такими темами работала, что тебе даже с твоим блестящим образованием и знаниями не понять, если начну рассказывать, что было предметом моих исследований. Да и не нужно всего этого знать. Представь себе зародыш птенца. Он пока что в яйце: сидит и не видит ничего, кроме скорлупы. Скорлупа со всех сторон: слева, справа, снизу, сверху. «Как много я знаю, – думает будущая птичка, – как много я постиг!». Но вот скорлупка треснула – и птенчик вылупился на свет Божий. «Ух ты, – изумляется он, – сколько тут интересного: и травка, и солнышко, и тучки, и деревья. Ну, теперь-то я знаю все!». Подрос птенчик, оперился и впервые вспорхнул на ветку дерева. «О-го-го, – от удивления аж клюв открыл, – да тут, оказывается, столько всего: и какие-то дома, и речка, и поле за речкой…». Подрос еще, окрепли крылья, стал наш птенчик настоящим орлом, поднялся в самое небо – а там такой простор, такой обзор, что всего и не перечесть. А представь, если еще дальше, еще выше? Что там?
– Матушка, – смущенно улыбнулась Надежда, – вы со мной прям как с этим птенчиком.
– А ты птенчик и есть! Иль думаешь, что уже орлицей стала? И я так думала. А как же! Ты представить даже не можешь, на какую высоту знаний я взлетела. Выше всяких туч и неба – в космос. Не шучу. В космос! Конечно, не сама туда летала, но видела землю и звезды глазами тех умных приборов, которые мы разрабатывали. И вот какое произошло чудо: чем выше я поднималась, тем яснее сознавала, как мало знаю, как ничтожны мои знания с теми законами, по которым устроен мир: и земля, и небо, и вся Вселенная. А потом, когда мы занялись генной инженерией, то пошли
