схожу от счастья общения с ними, спать ложусь и просыпаюсь с одной мыслью: встретиться с очередным журналюгой и сказать ему все, что я думаю. Причем, без всяких купюр. Сделай это за меня, Любочка, уже сил никаких нет общаться с этими негодяями.
– Так они не со мной встречи ждут, а с тобой. Ты у нас, Паша, герой всех репортажей. Так что неси крест своей популярности до конца, хотя я понимаю, как тебе тяжело. Скажи лучше, что ему передать и что приготовить для встречи.
– Плаху, палача и рюмку водки, – мрачно усмехнулся Смагин. – Рюмку водки мне, остальное – ему.
– Сходи, узнай, что ему нужно, – обратился он к Выквану. – Если что по делу, то пообщайся сам, как мой референт. Если снова хотят грязью облить – выгони в шею и дай на прощанье хорошего пинка, чтобы сюда забыл дорогу. Сил нет общаться с этой журналистской мразью.
Выкван кивнул головой и удалился, а Смагин снова остался наедине с невеселыми мыслями.
«Ах, Верочка, доченька, что же ты наделала… И меня погубила, и себя».
Любовь Петровна села рядом, обняла мужа, а тот, уткнувшись в ее руки, заплакал, как ребенок.
– Господь не оставит, Пашенька, – она гладила мужа, желая его хоть немного успокоить, – ни нас не оставит, ни детей наших. И мы их наказывали, когда те шалили, а потом все равно жалели. Так и Господь: коль нужно наказать, вразумить – вразумит, но не оставит, не бросит.
– Как мне ее жалко, нашу девочку, – прошептал Смагин, – но я ничем не могу ей помочь. Ничем… Любочка, я тоже молился Богу, чтобы Он помог нам, простил нас. Может, я не та так молился, как нужно, но молился от всего сердца. Но Он меня не услышал. Или не захотел услышать. Или же Он просто неумолим…
В дверях появился взволнованный Выкван. Любовь Петровна махнула ему рукой, чтобы он вышел и не беспокоил Смагина, но тот оставался на месте.
– Что еще? – Павел Степанович вытер слезы и поднялся. – Сам, вижу, не смог во всем разобраться, снова мне идти под пули этих писак.
– Хозяин, – Смагин еще никогда не видел своего помощника таким взволнованным, – мне кажется, нашлось то самое звено, которое замкнуло всю цепь. У нас теперь есть все доказательства того, что ваша дочь Вера невиновна в трагедии.
Смагин замер, а потом рванулся к Выквану, схватил его за плечи и начал трясти:
– Что?! Что ты сказал? Невиновна?! Повтори!
– Да, – Выкван обнял Смагина, теперь разрыдавшегося у него на груди, – Вера невиновна! И этому есть неопровержимые доказательства. Заходи, Андрей!
Перед Смагиным появился парень лет тридцати: небритый, взлохмаченный, в потрепанных джинсах, такой же видавшей виды куртке, из-под которой выглядывала давно нестиранная футболка с непонятной эмблемой.
– Кого ты привел? – Смагин, еще не в силах прийти в себя, кивнул на гостя. – Бомжа или того самого журналюгу? Что все это значит?
– Я и есть тот самый журналюга и бомж: два в одном лице, – ответил тот, спокойно глядя на Смагина.
– Погоди, – Выкван, к еще большему изумлению Смагина, обнял гостя и подвел его ближе к Павлу Степановичу. – Андрей является прямым свидетелем всего, что произошло в тот роковой вечер. Единственным свидетелем! Он оказался на том самом месте еще раньше репортеров. Он все видел, как все было на самом деле! Вера действительно невиновна! Ее подставили!
– Ничего не пойму! Предположим, этот человек, – он кивнул в сторону Андрея, – был на месте происшествия и все видел. Да только кто, какой суд ему поверит? На него лишь посмотрят – и суду все ясно.
Андрей кротко стоял перед Смагиным, ничем не оправдываясь и стыдясь своего убогого вида.
– Хозяин, – Выкван вышел вперед, – мы обязаны Андрею победой. То, что у него в руках – это неопровержимое доказательство невиновности Веры и прямой вины наших главных противников, которые все подстроили.
– Какое доказательство? – Смагин не знал, что говорить и что делать. – У него в руках я вижу обычный мобильный телефон. Где здесь доказательства?
– В телефоне! –
