Борис Петров пожал вялую руку однокурсника Голдберга и в ответ на его меланхоличное «пока» сказал свое полное энергии «пока», сунул под мышку тетрадку конспектов по теоретической механике (и как этот чертов Голдберг только в ней разбирается, ничего не смысля при этом в науках о тайных возможностях человека) и ловко прыгая через две ступеньки чистенькой широкой лестницы полного довоенным достоинством подъезда, заскакал вниз.
На площадке первого этажа Петров спугнул тут же разбежавшихся по углам двух серых котов и находящуюся в раздумье выбора белую кошечку.
Петров выскочил из двери со скрипучей тугой пружиной, зацепился ногой за веревочку уже уставшего ждать Димы Конникова и, простирая руки миру, полетел в газон со слегка вытоптанными анютиными глазками.
Дима Конников в восторге затаился за колючим кустом шиповника, порванная веревка свисала со столбов отслужившей финишной ленточкой, тетрадка конспектов Голдберга распласталась в пыли, Петров Борис сидел в черноземе газона и безуспешно, несмотря на сильную внутреннюю концентрацию, пытался с помощью аутотренинга остановить капающую из расквашенного носа кровь.
Анастасия Конникова вышла на заваленный различным домашним хламом балкон, зацепилась колготками за гвоздь и, не заметив, как пополз капризный капрон, крикнула в синие сумерки:
— Дима! Домой! Дима! Сказка по телевизору началась!
Анастасия Конникова свешивалась с балкона, пока не увидела, как из кустов выбирается ее человечек и торопливо бежит на вечернюю сказку. Как только Дима выбежал из поля видимости, Анастасия Конникова вернулась в комнату к оставленной подруге Людмиле, которая не рассказала еще и половину своих переживаний.
Две сестренки— близняшки Глафира и Капитолина, услышав о предстоящих мультфильмах, перестали раскачиваться на ржавых качелях и тоже побежали домой, еще не ведая о том, что их папа Вавилкин Эдуард Львович основательно разобрал телевизор, решив немного подрегулировать блок цветности.
В троллейбусе номер двенадцать Петров Борис отвернулся от пассажиров к окну и пытался в слабом отражении разглядеть, насколько неприлично он выглядит.
Мухутдинов Олег легко узнал сопящую скрюченную фигуру и хлопнул по плечу уткнувшегося в стекло Петрова:
— Мосол, это ты?
Борис обернулся к Олегу Мухутдинову — сам ты мосол, придурок!
— Ну я.
Мухутдинов Олег увидел под носом у Петрова засохшие красные усики и сказал:
— Хайль, Гитлер! Мосол!
Борис смутился и стал ногтем указательного пальца отдирать больно прилипшие к коже красные кусочки эритроцитов, неприятно вспоминая, как в школьные годы старшеклассник Мухутдинов отбирал у него карманные деньги с обязательным пинком под зад.
— Мне сейчас выходить, Олег.
— Выходи, кто тебе не дает.
Длинный Петров обогнул маленького Олега и подошел к выходу.
— Пока, Олега.
— Пока, Мосол.
Дома Петров умылся, потрогал распухший нос, позвонил Самойловой Светлане и сказал, что сегодня не сможет определить размер и цвет ее ауры, потому что сильно простудился и вынужден сидеть в тепле с температурой тридцать восемь и три. Светлана Самойлова посоветовала Борису пить горячее молоко и чай с малиновым вареньем.
В своей комнате Борис сдвинул тюль и стал разглядывать в подзорную трубу жизнь окружающих в ярком свете незашторенных окон соседних домов. Где— то люди без движения смотрели телевизор, где— то сидели на кухне и тыкали в тарелки вилками, где— то пили пиво и размахивали руками, а на балконе четвертого этажа стояла Даша и смотрела на выпуклые звезды.
Даша быстро нашла большой ковш Большой Медведицы, а потом чуть выше маленький ковш Малой Медведицы, на кончике ручки которого холодно звала к себе доверчивых путешественников Полярная звезда. Потом, мигая красными огоньками, пролетел далекий самолет, спрятался за тучу желтый ятаган нарождающегося месяца, внизу на балкон вышел покурить на редкость вонючую сигарету дядя Егор, на балконе сверху грустно заиграл саксофон, в доме напротив в окне шестого этажа блеснул зайчик от проехавшего автомобиля — опять прыщавый мальчик высматривает переодевающихся ко сну уставших от детей, мужей, домашнего хозяйства и жизни женщин.
— Что ж вы такую дрянь курите, дядя Егор?
— А?
— Спокойной ночи, говорю.
— Спасибо, Дашенька. Хочешь сорожку вяленую? Я тебе ее сейчас кину, лови!
Даша не успела отказаться, как рыбка взлетела к ее балкону, и пришлось ее схватить двумя руками.
— Молодец!
Даша поблагодарила дядю Егора и ушла в комнату чистить на газетке рыбку, не спеша есть маленькими кусочками и смотреть фигурное катание по телевизору.
Даша съела рыбку, газетку вместе с мусором выбросила в ведро и достала из холодильника боржоми, но не успела сделать освежающий глоток, как в дверь очень настойчиво позвонили, а потом и застучали кулаком. Даша на цыпочках подошла и увидела в глазок растрепанную Ангелину Семеновну.
— Ой! Даша, дай у тебя схорониться, мой Ильгизка за мной с топором гоняется.
— Заходите.
— Он меня точно убьет!
— В прошлый раз же не убил.
— А в этот раз точно убьет — глаза кровью налил, зубами скрежещет — убьет. Ты одна, что ли?
Даша поставила чайник и сочувственно опустила веки, в тысячный раз слушая историю совместной жизни Ангелины Семеновны и Ильгиза Набиевича. На месте четвертого ультиматума, поставленного Ангелиной Семеновной Ильгизу Набиевичу, раздался еще один звонок.
— Не открывай! Это он! Не открывай тебе говорю!
— Не беспокойтесь, я только в глазок посмотрю!
Даша посмотрела в глазок и открыла дверь.
— Сказала же, что не будешь открывать! Он убьет меня!
— Это мой муж.
Валера зашел и испугался:
— Что случилось?
— Ничего.
— Валера, мой Ильгизка спятил, с топором гоняется.
— Опять?
— Опять.
— Может быть, милицию вызвать?
— Ой, не надо — они засудят его.
Валера пожал плечами и стеснительно, стараясь, чтобы Ангелина Семеновна не заметила, протянул Даше букетик из пяти маленьких желто-белых астр.
