Беседы. Очерки

Конечно, надо трезво понимать, что кто-то получал Сталинские премии, но кто-то — лагеря, ссылки; что и культура, наука находились под гнетом репрессий; что генетика в конечном итоге была замучена лысенковщиной и идеологическим террором. Но надо помнить и то, что в 1920-е и даже 1930-е годы будущие лауреаты Нобелевской премии — генетики приезжали в СССР учиться у Николая Вавилова.

Ну а как сейчас? Сейчас уже едут не к нам, а от нас. То, как обращаются у нас с наукой и культурой в течение последних 10–12 лет, постыдно. Это правление привело, по сути, к изгнанию из страны огромной части творческой, талантливой, наиболее активной части интеллигенции — ученых, музыкантов, художников. Их буквально выталкивали — и материальными невзгодами, и отношением со стороны государства по остаточному принципу.

Мы до сих пор не хотим, боимся опубликовать данные, сколько же ученых, деятелей культуры покинули страну за последние десять лет. А это ведь тысячи, если не десятки тысяч.

А почему? Почему в самых фирменных вузах Петербурга — Политехническом, Электротехническом — профессор получает в десять раз меньше, чем какая-нибудь девица, у которой главная заслуга — ее бюст и которая сидит секретаршей в частном офисе или в канцелярии мэрии, приемной депутата? Ее зарплата начинается с 300 долларов, практически же она имеет все 500. А квалифицированнейший научный работник, стыдно сказать, — 50. Но, собственно, почему стыдно? То есть почему стыдно мне, а не нашей власти?

Может, потому, что у нас произошло совершенно недопустимое перераспределение престижа, приоритетов и ценностей. Вузовский диплом теперь можно купить в любом подземном переходе. Можно стать академиком, многие академии торгуют своим членством. Я уж не говорю о той открытой системе взяток и поборов, которые почти легализованы для поступления в университеты. Общество смирилось с этим, хотя речь идет о далеко не безобидной вещи: мы лишаем талантливых ребят возможности получить высшее образование, особенно из провинции, у которых призвание есть, но нет денег.

Вот так обстоит дело с модусом бытия и модусом обладания…

— Мне дорог у вас рассказ «Наш комбат». В нем — личный моральный счет человека к самому себе без скидок на исторические и всякие прочие, не зависящие от него обстоятельства. Ну а наш с Вами современник, ответствен ли он лично за все, что случилось и еще случится со страной, или это все уже предопределено без нас с Вами?

— Проблема личной гражданской ответственности сегодня похожа на чесотку. Жизнь политизирована до предела. Хочется как-то вмешаться, исправить, повлиять на то, что делается в стране, а возможности нет. По сути, появляется она только в предвыборных кампаниях и на выборах. Раз в четыре года. И отсюда разочарование, пассивность, усталость людей. Понимание того, что от моей личной общественной активности ничего не зависит. Я вам больше скажу: связано это с тем, что у нас нет ясной цели, ясного будущего. Мы никак не хотим смириться с фактом: наше общество уже идет по капиталистической дороге. И утешаем себя какой-то особой миссией России, особым ее путем. Что это за путь, куда он ведет, никто толком не знает. Идея жизни сузилась до собственного кармана. Мы еле удерживаемся, чтобы не зарасти шерстью, не рычать.

— Но что это за капиталистический путь, который выбрали нынешние российские власти, тоже ведь толком никто не знает. Та капиталистическая догма, которая сегодня навязывается России, она какая-то из XVII–XVIII веков, из периода первоначального накопления, а не из мировых реалий XXI века, не из опыта стран, где социальные проблемы, пусть с трудом, но все-таки решаются.

— И там внутренние конфликты есть. Но там, в Германии или Швеции например, есть ориентиры, нацеленность на улучшение жизни всего общества. При советской системе мы терпели коммунальные квартиры, карточное и талонное распределение, даже репрессии терпели во имя так называемого светлого будущего. То есть была пусть иллюзорная, но программа жизни. Сегодня такой программы не видно. Нет будущего. Требуется будущее! Но его поисками пока никто серьезно не занимается. Иметь идею будущего — значит понимать смысл исторической жизни.

Когда мы говорим о роли личности в истории, то имеем в виду всегда руководителей, вождей. Но какова при этом роль простого, рядового человека — главной в истории личности? И не когда-нибудь, а именно сегодня?

— У Вас есть ответ?

— Вы ко мне обращаетесь не по адресу, я не политолог, не философ.

— Я обращаюсь к Вам как к главной личности в истории — просто человеку.

— Я писатель, и мое дело — ставить диагнозы, а не давать рецепты. Я реагирую на боль.

— Даниил Александрович! XX столетие было в отечественной науке веком энциклопедистов. И вот уходят последние из них. Ушел Дмитрий Лихачев. Ушел Никита Моисеев. Ушел Борис Раушенбах. Дальше — пустота. Ощущение, точно переданное Анной Ахматовой: «Кто знает, как пусто небо на месте упавшей башни…» Страшно за будущее. Или — ничего страшного? Все нормально? Просто минуло тысячелетие энциклопедистов и наступает век Интернета?

— Вопрос трудный. Может, не пустота, а пауза. Гении «любят» появляться пачками или пучками.

Но вот что важно. Названные Вами ученые — все это личности с огромным моральным, нравственным авторитетом. Достижения Дмитрия Сергеевича Лихачева как текстолога или знатока древнерусской литературы для большинства людей мало ведомы. Он известен прежде всего как крупный ученый, который своей жизнью, своей непримиримостью в защите культуры заслужил огромный авторитет в народе. То же самое относится к Сахарову, Тамму, Моисееву, Раушенбаху. Есть ли сегодня место таким личностям?

Вы говорите: стало пусто. Ощущение пустоты — хорошее ощущение. Если общество осознает, что ему не хватает нравственных авторитетов, иными словами — святых, они рано или поздно появятся. Однако вопрос в том, нуждаемся ли мы в святых сегодня? Хотим ли мы их иметь?

— А на каких уровнях эта потребность должна чувствоваться: у власти, у интеллигенции, в народе?

— Меня меньше всего интересует власть. Нынешних руководителей нашего общества, как и предыдущих, мало заботит судьба науки, культуры, нравственных авторитетов. Они сами для себя авторитеты. Власть не любит культуру. Не любит! Не видит в ней практической выгоды. Это раньше, во времена Возрождения, допустим, Папа Римский был счастлив и горд, что у него работали Рафаэль, Микеланджело. А сейчас…

— Но знаки внимания к деятелям культуры, науки и наши вожди обозначают.

— Лучше бы эти знаки внимания оставляли след в государственном бюджете!

— Когда-то мы со спокойным удовлетворение как должное воспринимали тот факт, что один за другим нобелевскими лауреатами становились наши соотечественники. А сегодня как национальный праздник, как подарок судьбы отметили Нобелевскую премию Жореса Алферова, для России единственную в области науки за последние 22 года. Что же с нами происходит? Мы настолько погрязли в катастрофах, дефолтах, заказных убийствах, что безмерно радуемся каждому лучику света в нынешнем темном царстве?

— Что ж, прежде всего «подарок судьбы» пал на личность, чрезвычайно того достойную. Это ведь не только свидетельство мирового уровня научных работ Жореса Ивановича. Мы, петербуржцы, свидетели того, как на протяжении последних лет он с отчаянным мужеством вытаскивал из тяжелейшего положения научную жемчужину России — Физтех имени Абрама Федоровича Иоффе.

Что же касается «национального праздника», так ведь наука для нас, для России, всегда была очень важной составляющей нашего самоощущения в мире. Россия со времен Ломоносова стремилась стать соучастницей мировой науки. И то, что нам удалось это сделать с конца XIX по конец XX века, вызывало, естественно, гордость за свою страну, свой народ. Ощущение нобелевской награды Алферова нашими людьми как своего праздника — из этого ряда.

— Академик Лихачев до конца отстаивал Декларацию прав культуры, считал ее даже важнее Декларации прав человека, ибо, по его мнению, без культуры не будет и прав человека. Не декларативна ли сама эта позиция?

— Дмитрий Сергеевич был очень дальновиден, когда придавал Декларации прав культуры такое решающее значение. Соединение народов, совершенно разных по религиозным, политическим,