примет. Как будет складываться жизнь нашего общества в ближайшие годы, не берусь предугадать, но думаю, надо иметь мужество трезво оценить происходящий процесс.
Есть люди, которые считают, что интеллигенция изжила себя и может удалиться со сцены. Как после нереста гибнут лососи, исполнив свое назначение. Такова, мол, историческая неизбежность. Я же плохо представляю себе Россию без интеллигенции. Без той культурной нравственной среды, где вырастали мои дети и внуки.
Тем не менее факт, что среда эта пока что редеет. И быстро. Исследовательские институты опустели. Научных работников я встречал в автопарках, рабочими на пивном заводе, монтерами в аэропорту.
Доктор наук, известный энергетик, который построил себе миллиардный особняк, сейчас находится под следствием. Адвокат, который защищал диссидентов, обслуживает мафиозную группировку.
Интеллигенция как социальное явление, как общественная сила может исчезнуть. Разумеется, это не значит, что исчезнут интеллигенты. Нина Сергеевна Бескровная возродила полуразрушенный мемориал музея Ярошенко в Кисловодске, сделала там культурный центр. Ее подвижничество, ее личная интеллигентность никуда не денутся. Валентина Васильевна Томилина, выйдя на пенсию, с 1991 года занята тем, что организует в Петербурге бесплатные обеды для пожилых людей своего района. Бог знает каким образом в наше жесткое время ей удается добывать спонсоров. Обед сопровождается концертом. Могу засвидетельствовать высокое качество и обеда, и концерта, главное же в нем — атмосфера доброты, уважения, того, чего так не хватает нуждающимся старым людям. Зачем она занимается этим? Она сказала мне: «Я не хочу, как опавший лист, валяться под ногами, я хочу быть».
Мощный слой научной интеллигенции истощал. Государство наше нерасчетливо лишилось бесценных специалистов, вместе с ними уходит накопленная культура отношений, моральных требований. Процесс распада был ускорен насильственно. Власть считала, что образованных людей у нас избыток, нужно будет — наготовим новых специалистов в любом количестве. Но университеты и даже академии интеллигентов не готовят. Интеллигент лучше всего растет в семье, во втором, в третьем поколении.
Традиции русской интеллигенции наращивали Радищев, Рылеев, Тургенев, Толстой, Чехов. Никто из них никогда не служил опорой власти. Менялась политика, менялись правители, но интеллигенция всегда знала, за что ей бороться. После революции она опять оказалась несогласной, она сразу же выступила в защиту человечности — Короленко и Горький, Иван Петрович Павлов и Вернадский, так и шло вплоть до Капицы и Сахарова. Великие эти люди не были одиночки. Идущие за ними видели, что при любых режимах можно исполнять свой долг. Есть ли интеллигенция, не стало ли ее, все равно интеллигентность как качество личности будет существовать.
Что должно заменить эти душевные связи, общение, циркуляцию мысли? Чем будет питаться душа, не купюрами же? Что нас ждет — сытое одиночество, новые каналы телепрограмм, снижение цен на квартиры, что там еще обещано?
Мне говорят: интеллигенция уходит в бизнес — так это прекрасно, наш капитализм не будет таким диким, наша интеллигенция способна облагородить капитализм, разве это не светлое будущее?
Мне говорят: наша интеллигенция уезжает на Запад, и отлично, она быстрее обогатит мировую науку, современная наука едина. Где живет ученый сегодня, не так важно, если он «в Интернете».
Мне говорят: обществу сегодня нужно прагматичное мышление. Гуманистические идеалы уступают место технологичным устремлениям.
Все они правы, и от этого диагноз выглядит безнадежным.
Возможно, я преувеличиваю. Дай-то Бог. Но я вижу, как люди преображаются, уезжают, становятся чужими, меняются их интересы. Боюсь, что проблема существования нашей интеллигенции все же есть, но есть ли сама интеллигенция?
Требуется будущее
На излете перестройки я беседовал с Даниилом Граниным. Речь шла о тревожных симптомах тех времен: стремительно падал престиж науки и ученых. В герои выходили рыцари первоначального накопления, удачливые добытчики новых миллионных состояний буквально из ничего, а также киллеры и путаны. И вообще, говоря его же словами (он при этом ссылался на Фромма): модус обладания начинал подавлять модус бытия. Что, как он считал, смертельно для науки, культуры, духовности общества. Это было ровно десять лет назад. День в день…
— То, что после известных социальных катаклизмов люди буквально рванулись в частную жизнь, естественно. Ведь в советском бытии общественные и государственные приоритеты, интересы коллектива отодвигали ее на вторые, третьи места, а то и подальше. Этот порыв совпал с совершенно новым, непривычным в предыдущие десятилетия местом денег. И в жизни общества, и в жизни отдельного человека.
В советские времена деньги мало что значили. Были другие вещи, заменявшие их, — власть, привилегии, должности, знакомства, блат. На деньги мало что можно было купить. Трагедия Остапа Бендера была неизбежна и символична. Сегодня «Золотой теленок» читается совершенно иначе. Стремление Остапа приобрести миллион, не заработав его, — нормальное состояние многих, если не большинства наших людей.
Мы все подверглись некоей бендеризации. И это чересчур. То, что мы когда-то осуждали в капиталистическом мире, — культ денег, власть «золотого тельца» — настигло и нас. Причем в яростном виде. Наш переход к нормальным общечеловеческим ценностям проходит болезненно, с теми перехлестами, которые всегда были характерны для России, но еще и с переборами, характерными для раннего, бесчеловечного капитализма, от которого весь мир уже удалился на два-три века.
Большая часть этих проблем, невзгод, несправедливости досталась культуре и науке. Несмотря на то, что советское общество было устроено антиисторично, его наука развивалась довольно эффективно. И — хотя, может быть, это и идет вразрез с нынешними стереотипами — культура тоже. Рискну даже сказать, что у нас был золотой период искусства. Он ведь во многом определяется его вершинными достижениями. Но разве не вершины Шостакович, Прокофьев, Свиридов, Дунаевский, Соловьев-Седой, другие замечательные авторы советской песни? Писатели — Зощенко, Пришвин, Платонов, Паустовский, Каверин, Катаев, Шолохов, Булгаков, Ахматова, Твардовский, Ольга Берггольц, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Левитанский, Межиров… Кино — Довженко, Козинцев, Трауберг, Хейфиц. Театр вообще золотой — Товстоногов, Эфрос, Ефремов, Любимов…
— Да, я считаю — все это имена золотого периода культуры. И между тем это тоталитарный режим. Как тут связать концы с концами? Каково взаимодействие между тоталитарным режимом и такого рода расцветом (ставьте его в кавычки или без кавычек, как вам угодно будет)? Тут есть глубокие, мало еще нами обдуманные, осознанные причины.
Идеологи тоталитарного общества немало сил прилагали, чтобы представить культуру и науку визитной карточкой, парадным фасадом, знаменем этого общества. И наука, культура действительно стали играть роль знамени, что вообще-то им несвойственно. Но, по природе своей призванные служить истине, они — непредсказуемо для тех, кто пытался наделять их идеологическими, пропагандистскими функциями, — нередко объективно становились как раз знаменем борьбы против лжи, казарменного, принудительного оптимизма, идеологического оболванивания.
Возьмите военную поэзию и прозу. Да, многое корежилось цензурой, было под запретом, ждало лучших времен в писательских столах. Но и в том, что печаталось, — сколько горькой правды! И «Спутники» Веры Пановой, и «Василий Теркин», «Дом у дороги» Александра Твардовского — это честные книги, пусть даже в них не вся правда о войне. «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова — безупречная правда. А ведь получили эти произведения Сталинские премии!
