— Нет, на этот раз сильного снегопада не обещали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки — и разгребай, пока семь потов не сойдет. — Впрочем, чего-чего, а работы он не боялся.
И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. Черт возьми, в конце концов, никто его за язык не тянул, да и сейчас никто не требовал от него под присягой говорить одну только правду. Можно навешать лапши на уши, сказать, например, что он боится преждевременной старости… Но ему почему-то не хотелось врать.
Фэйт уловила его сомнения и с деликатностью, к которой бывалый вояка совсем не привык, тихо произнесла:
— Так что с тобой произошло, Мик?
Пэриш-младший, сын индианки и солдата, никогда не увиливал от неприятных вопросов, а потому безоглядно ринулся вперед:
— Во время службы во Вьетнаме я был ранен и попал в плен к вьетконговцам, партизанам с Юга. Мы их звали прости «чарли». — Он покосился в сторону Фэйт, но та лишь кивнула, чтобы он продолжал. — Я был в плену в общей сложности трое суток или чуть больше, — ежась, продолжал Мик, и каждое мгновение тех страшных дней воскресло в его памяти. — Меня держали в яме, вырытой в земле. Там было так тесно, что я не мог даже присесть, поэтому все это время простоял. Яма была сверху чем-то накрыта, так что внутри было совсем темно. В общем, я — один, вокруг только темнота и москиты.
Фейт что-то прошептала, но Мик уже ничего не слышал.
— Впрочем, иногда, те, наверху, приоткрывали яму и выплескивали вниз дерьмо. Прямо на меня. Чтобы я не скучал.
— О Господи!
— Такие вот у них были представления о гостеприимстве, — усмехнулся он.
— И… как же ты сумел убежать?
— Мой славный дружище, Рэнсом Лэйерд. Ты с ним скоро познакомишься, он твой ближайший сосед. После артобстрела и ковровой бомбардировки лагеря вьетконговцев он рискнул пробраться туда в надежде найти мой труп. Не найдя меня среди обломков и тел убитых, он сообразил, что я, возможно, еще жив, начал прочесывать территорию и обнаружил яму. Я к тому времени так отощал и ослаб, что он без труда вынес меня на своих плечах. Впрочем, «без труда» — это так, для красного словца. Положа руку на сердце, я до сих пор не пойму, как это ему удалось. Потом, задним числом, я перестал злиться на партизан: мы для них были враги, воевали на их территории… Но факт остается фактом — я был не просто в полушаге, а на волоске от смерти…
Потрясенная, Фэйт вдруг обнаружила, что ее уже не пугает больше ее собственный страх, он стал таким ничтожным в сравнении с тем, что пережил этот сильный мужчина. Стремительно, не раздумывая, она обняла Мика, прислонившись к могучему, бессильно опустившемуся плечу. Она не сказала ни слова — слова были не нужны, просто прижалась к нему, словно хотела всю его боль вобрать в себя.
Мик бережно обнял женщину, кожей ощущая ее горячее дыхание. Кошмар вьетнамского плена, последнее время посещавший его куда реже, чем раньше, вдруг отступил и показался таким незначительным перед сегодняшней реальностью — перед теплом, возбуждающим ароматом прильнувшей к его груди женщины.
И насколько живительны были для него ее ласка и нежность, настолько непереносимым было осознание своей потребности в них. Давным-давно, много-много лет назад Мик Пэриш разделил для себя способность любить самому и потребность в ответной любви, потому что если с первой он мог справиться, то второй суждено было оставаться кровоточащей раной всей его жизни.
И вот сейчас, именно сейчас, хрупкость и незащищенность этой маленькой, чуткой, нежной женщины пробились через все бастионы, возведенные им вокруг себя.
Ей нужны были его защита, его сила, его ласка — и это оказалось величайшим счастьем, о котором он мечтал лишь в самые редкие мгновения своей жизни.
Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу — ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.
Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но — ответ.
Мик имел обширный опыт отношений с женщинами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие — единственное условие обоюдного наслаждения.
В неловком ответе Фэйт он почувствовал неуверенность и сперва хотел отпрянуть, но передумал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.
Миком овладели противоречивые чувства. Только оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он сам себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал было забывать. Она с первых минут своего появления ухитрилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уединения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.
— Мик!
Он, не удержавшись, бросил на нее взгляд и увидел в глазах мольбу.
— Фэйт, я…
Интересно, а что я? Что тут вообще можно сказать?..
— Не надо ничего объяснять, — торопливо заговорила она. — Понятно, что для мужчины я не представляю интереса, тем более в нынешнем своем положении…
Он нежно притронулся пальцем к ее губам.
— Ты сама не понимаешь, какую чушь говоришь.
Ее губы непокорно шевельнулись. Сидя у него на коленях, она наверняка ощущала всю степень его возбуждения, но тем не менее собиралась спорить с ним. Смех да и только!
— Тсс! — Мик улыбнулся. — Ты играешь с огнем.
Нет, оказывается, она не заметила, как он возбужден. Для Мика это стало очевидным, когда через секунду Фэйт вдруг ошеломленно застыла. И щеки ее сразу же вспыхнули. Теперь она получила неопровержимое свидетельство!
Мик напрягся, ожидая, что она перепугается и попытается вырваться из его рук. Но она по-прежнему сидела, не шелохнувшись, а потом, помедлив, искоса взглянула ему в лицо.
— Женщина прекрасна во всех своих жизненных проявлениях, Фэйт. — Ему казалось, что он произносит банальность, но для Фэйт его слова звучали совсем иначе. Она сперва замерла, а затем, поймав его большую, сильную руку, положила на свой живот. Секундой позже он почувствовал, как ребенок шевельнулся.
— Я все это время чувствовала себя толстой уродиной и мучилась от одиночества, — тихо сказала она. — А благодаря тебе вновь стала красивой и избавилась от страха. — Улыбка тронула ее губы, глаза заискрились. — Но несмотря ни на что, я все же толстая, и мне очень не хотелось бы давить на тебя всем моим весом.
Может быть, себе она и казалась толстой, но для Мика весила чуть больше пушинки. Тем не менее он приподнял ее и усадил рядом. Вообще-то, ему следовало теперь отодвинуться подальше, чтобы соблюсти безопасную дистанцию, но она, нарушая игру, тихо припала щекой к его плечу.
— Ты уверена, что хочешь перебраться к себе на ранчо и вести там совершенно самостоятельную жизнь? — неожиданно сменил Мик тему разговора.
— Да. — Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять по его выражению, хочет ли он, чтобы она осталась здесь.
— Подумай еще, — прогромыхал его голос. — Если что-то стрясется, я должен быть рядом, чтобы успеть прийти на помощь. Вокруг нас на многие мили ни души, и тебе лучше остаться здесь, если, конечно, ты не наймешь какую-нибудь женщину, чтобы она жила при тебе.
— Не беспокойся, Мик. Поверь, там я буду чувствовать себя гораздо спокойнее, чем в центре Сан- Антонио за все эти четыре года.
— Да, но тогда ты не была беременной.
