После боев 19 и 20 сентября Массена не решился преследовать Розенберга, потянувшегося чрез гору Брагель на соединение с остальными силами русских. Оставив для занятия Мутенской долины 6 батальонов, французский главнокомандующий с прочими войсками пошел кружным путем чрез Эйнзидельи на соединение с Молитором.
Суворов стоял в Гларисе до 23 сентября, пока не подошел Ро-зенберг. Остатки русской армии, собравшейся в долине Линты, были в ужасном положении: изнуренные беспримерным походом, продолжительным голодом, ежедневными боями, оборванные, босые, почти без артиллерии и патронов. В таком состоянии русским оставалось одно – уйти через снеговой хребет
В 1 ч. ночи на 24 сентября русские тихо снялись с позиции и двинулись к Эльму в таком порядке: в авангарде шел Милорадо-вич, за ним вьючный обоз, далее остальные войска Розенберга и Дерфельдена; в арьергарде следовал Багратион. Австрийская бригада Ауфенберга ушла к Иланцу еще 21 сентября. Численность русских уменьшилась до того, что у Багратиона осталось всего 1800 из 3000, бывших при вступлении в Швейцарию.
С самого начала «дорога была весьма трудная; чрез небольшую гору из черного аспида, коего слоистые плиты во многих местах образовали широкие ступени, подобно лестнице, ведущей на поверхность горы; чернота, повсюду в окружности зримая, представляла всю природу в печальной одежде и, казалось, потемняла и самый воздух. Такое обыкновенное явление несколько раз останавливало шаги мои, дабы подивиться чудесной игре натуры, столько обильной своими произведениями. Наконец, прибыв к селению Эльм, мы остановились. Наш авангард оставлен был в арьергарде, для прикрытия нашего пути. Неприятель не оставил его без нападения; но как главные герои авангарда за все понесенные ими труды, за славу, ими приобретенную, были вполне ущед-рены отличиями, то и перестали уже заботиться о сохранении своей обязанности, но оставили своих подчиненных на произвол случая, отчего наш авангард, доселе непобедимый, довольно пострадал в ретираде и едва мог присоединиться к главному корпусу, на который неприятель нападать уже не осмеливался и скрылся опять в горы. Хотя к сему авангарду, в достоинстве начальников, были прикомандированы из волонтеров какой-то граф Цукато, полковник и другие какие-то, но, будучи неопытны и не имея того духа, с каковым бы им надлежало повелевать и распоряжать действиями, ослабили только силу сей движущейся машины и привели ее в расстройство. К сожалению моему, я должен был сказать сию горькую истину; ибо последствием сего было то, что обольщенный своею удачею неприятель приблизился до самой Эльмской равнины и, пользуясь темнотою ночи, покусился было напасть на весь наш корпус, но, будучи упорно встречен передовыми постами и охотниками, принужден был оставить свое намерение и более нас не тревожил; со всем тем, мы во всю ночь стояли в готовности, заняв должную позицию и не имея огней, как опасной вещи, могущей подать ключ к его намерению».
Если Грязев в приведенном отрывке и бросает тень на начальников, то, может быть, под влиянием вообще тяжелых обстоятельств. По другим источникам, действиями арьергарда руководил сам Багратион и притом весьма искусно, при всякой возможности переходя в наступление и давая отпор наседавшим французам, чем и обеспечил спокойное движение всей армии. 25 сентября переход продолжался: «В 4 ч. пополуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая состояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда. Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять слушаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно, должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Сие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути или истощавшие от бескормицы, или разбившиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно. Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности Для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощью для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости, на себе несомые, разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было невозможно, чтобы по нем спущать-ся. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант – составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев; но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по-своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масленичной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, когда остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас… Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще большие. Из сей пропасти должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с высоты водопада, влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, сод слались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил:
