Что ж, по крайней мере, он ее выслушал и задумался над ее словами. Это уже плюс. И к Кейну он не испытывает прежней ненависти. Может быть, откровенные разговоры и желание понять друг друга помогут отцу и дочери перекинуть мост через пропасть отчуждения?
Такая же пропасть отделяет ее и от Кейна. Может быть, и с ним удастся поговорить откровенно… если он позвонит… если придет. Если же нет — хватит ли у нее духу последовать совету отца? А если хватит духу — достигнет ли она своей цели? Ведь между ней и Кейном стоят его мать и дочь, не говоря уж о горьких воспоминаниях…
Устав от этих бесконечных вопросов, Дана включила телевизор, но почти сразу же зазвонил телефон. Приглушив звук, Дана сняла трубку и устало произнесла обычное:
— Алло, Дана Андервуд у телефона… — Сейчас ей не хотелось ни с кем разговаривать.
— Это Кейн.
У нее замерло сердце.
— Дана, ты сегодня свободна?
— Да! — сорвался с ее губ ответ, естественный, как дыхание.
— Не возражаешь, если я заеду?
— Конечно нет!
— Тогда скоро увидимся.
Щелчок и короткие гудки.
Дана положила трубку; от счастья у нее кружилась голова. Ей не придется бегать за Кейном Уильямсом — он сам едет к ней! И не все ли равно, что будет дальше?
— Я жду тебя, Кейн! — прошептала она.
9
Она меня ждет!
На полной скорости Кейн несся по ночным улицам Сиэтла. Послушная мощь автомобиля не могла сравниться с мощью желания, пышущего в его крови, — жаркого, неутолимого, клокочущего желания.
Она меня хочет!
Ни колебаний, ни кокетства, ни игр. Прямая, откровенная честность. Совсем как в старые времена, когда Дана не могла дождаться свидания с любимым.
Конечно, старые времена ушли безвозвратно. Канули в Лету романтические мечты. И нет ничего удивительного, что в воскресенье вечером она свободна. Собственно, на это Кейн и рассчитывал. Но какое счастье — знать, что Дана не передумала, что горький опыт прошлого не заставил ее отказаться от близости с ним!
С другой стороны, их свидание в прошлый вторник ни с чем не сравнимо. До сих пор при воспоминании о нем Кейна охватывал сладкий трепет. За прошедшие десять лет он не ощущал ничего даже близко похожего! Возможно, и Дана тоже. А если так, они должны дорожить каждым мгновением, проведенным вместе.
Чувственное наслаждение…
Предвкушение наслаждения гнало его вперед. Дана отворила дверь — с первого взгляда он догадался, что под алым халатом на ней ничего не надето. Он вошел и, не желая попусту терять ни секунды, прямо на пороге заключил Дану в объятия.
Он не поздоровался. Не произнес ни слова. Едва захлопнув за собой дверь, Кейн прильнул к ее губам горячим жадным поцелуем, рядом с которым все слова показались излишними. Он хотел ее, и ярость его желания зажгла в Дане огонь. В один миг она прочла его мысли, почувствовала, что Кейн думал о ней, тосковал без нее, предвкушал новую встречу и — наконец понял, что не может больше ждать.
Дана ощутила тугое напряжение его эрекции, жаждущей разрешения, и головокружительное осознание своей власти над Кейном зажгло пожар в ее крови. В мозгу вихрем закружились воспоминания об их давней любви. И теперь все было, как в первый раз, — те же ненасытные поцелуи, то же стремление познать друг друга до конца, те же молчаливые обещания наслаждения и страсти.
Где же заканчивается влечение и начинается любовь? Быть может, в какой-то миг они сливаются воедино? Неужели в таком желании нет ничего от сердца, от души? Неужели для Кейна неважно то невысказанное, что лежит между ними?
«Не упускай его»…
Да! — яростно ответила себе Дана. Этот мужчина принадлежит мне и ничто не посмеет нас разлучить! Ничто!
Пиджак Кейна полетел на пол. Рубашка треснула по шву — с такой силой Дана сорвала ее, стремясь уничтожить все, что их разделяло. Она расстегивала на Кейне брюки; он торопливо развязывал пояс халата. Руки его скользнули по обнаженному телу Даны, лаская, обнимая, пробуя на ощупь, властно притягивая к себе. Сильные, теплые, возбуждающие… но еще сильнее возбуждали Дану собственные прикосновения к его сильному телу, к гладкой загорелой коже, к пульсирующему очагу желания.
«Не упускай его»…
Она принялась целовать горячую мускулистую грудь Кейна, постепенно спускаясь все ниже и ниже… Поглаживая руками крепкие бедра, она дразнила его восставшее естество языком, ласкала губами с такой же пламенной страстью, с какой жаждала его любви.
Кейн запустил руки в ее волосы. Все тело его напряглось, скованное желанием. Дана почти ощущала, как жаждет ее каждый атом его тела. Кейн выгнул спину и инстинктивно подался вперед, ей навстречу, самозабвенно отвечая на ее молчаливый призыв.
— Дана! — вырвался из его груди отчаянный крик.
Ее имя.
Никто и никогда еще, думала она, жадно втягивая плоть Кейна, не произносил в миг любви мое имя. У меня было немало мужчин, но никто и никогда не был так одержим мною.
Однако напрасно Дана ждала легкой победы. В тот миг, когда, казалось, Кейн готов был сдаться, с его губ слетел новый стон:
— Нет!
Схватив за волосы, он отдернул голову Даны. Лицо его было искажено страданием, но в глазах сверкала решимость.
— Нет, так я не хочу!
— А то, чего хочу я, тебя не интересует? — негодующе выпалила она.
— Никто никогда не овладеет мной! — взревел Кейн и, одним движением сбросив брюки, предстал перед ней во всем блеске своей наготы.
— Однако мной ты овладел! — возразила Дана, преисполняясь гневом при мысли о том, что ее он ставит ниже себя.
— Разве ты сказала мне «нет»? — Кейн подхватил ее на руки и понес к кровати. — Скажи «нет», и я остановлюсь!
По своей воле…
Да, оба они — свободные взрослые люди, и все, что делают, делают по собственной воле. Кейн ясно дал это понять с самого начала.
Разумеется, Дана не сказала «нет». Как можно отказать, когда Кейн уже лежит на ней и покрывает ее тело поцелуями, зажигая эротический пожар везде, куда ложится отпечаток его губ… или когда он отстраняется на миг, чтобы защитить себя — хотя это действие, как и в прошлый раз, вызвало у Даны неприятное ощущение отчужденности, словно Кейн боится слиться с ней до конца… — или когда входит в нее, и она раскрывается ему навстречу, наслаждаясь дивным ощущением заполненности и размеренным ритмом, возносящим обоих к высотам блаженства.
Но блаженство было неполным. Дане не хватало теплого сладостного излияния, пропитывающего ее существо чем-то чуждым — и все же неоспоримо родным. Кейн надежно хранил свое сокровище за печатью
