заржавевшая от влажности и невостребованности бритва «Нева» черной стали. Никогда не брились «на сухую»? Ну и не пробуйте.
Отсеки были завалены безобразными клочьями разномастных волос, еще несколько минут назад бывших холеными, ухоженными бородами. Пришлось объявить большую приборку. Волос выбросили килограммов пятнадцать.
Поэтому ковер наш так у зама и остался. Не состоялся конкурс. Мы потом думали, кто в этом виноват, и сообща решили, что Майборода. И зачем ему та фуражка понадобилась?
И еще одна проблема возникла. Пару дней экипаж друг друга узнать не мог и пугался. Идешь по отсеку, а навстречу тебе жуткая морда в боевой индейской раскраске: подбородок и щеки, все в порезах, молочно-белые, все, что выше, смуглое, почти черное, носы красные и облезшие. То ли в марлевой медицинской повязке с прорезью для губ идет военнослужащий, то ли морду намылил, а смыть нечем. Особенно безобразно почему-то выглядела припухшая белая верхняя губа. Со временем, правда, привыкли, даже по имени друг друга окликать начали.
Потом все успокоилось и вошло в привычную колею.
Зам объявил конкурс на лучшее окончание последней адмиральской фразы, так и не услышанной нами, и все семь суток до Камчатки мы веселились, слушая ее варианты.
А помощник был наказан. Не за «бороду», а как инициатор. И за допущенную неточность в мелочах. Сам же говорил о единообразии, а полоски-то на «форме» шли как? Правильно, и вдоль и поперек, а это уже не единообразие, извините, а форменный флотский бардак.
Искусство — великая сила
Мы стояли в Петропавловске, ожидая очереди для постановки в заводской ремонт после тайфуна. Как всегда, днем народ бегал по штабам, складам, техническим отделам и мастерским, а вечер был свободным.
Из одного такого похода бычок-минер принес непонятную штуковину и озадачил всю кают-компанию. Это был цилиндр, с выпуклыми блестящими цифрами, рисками на корпусе и ручкой сбоку. Поставил ее на стол, а сам убежал. Офицеры собирались на ужин. А тут стоит и блестит какой-то незнакомый прибор, да еще и с ручкой. Как не покрутить, кто ж удержится! Мы весь вечер ему посвятили. Когда ручку крутишь, что-то щелкает.
Сначала мы думали, что это динамо-машинка. Подсоединили провода, механик кончики в рот взял — ток не идет, хотя крутили сильно.
Потом пробовали что-нибудь обточить: один крутит, другой прижимает. Убедились, что для металла слабоват, крутится, но не точит, надо усовершенствовать, как минимум, наждачкой обмотать. Но она соскакивает, неудобно.
Гвоздь, правда, в доску забили, хотя и скривился немного, да и бить как-то не с руки.
Выжимать мокрую тряпку тоже неудобно, корпус края зажевывает.
Бились-бились, не можем понять назначения. Вызвали минера. Он понурил голову и рассказал, что якобы эта штука облегчает расчет торпедной атаки, но инструкции на складе не оказалось, а попросить показать, как ей пользоваться, постеснялся. Мы посмеялись: штучка с ручкой и торпедная атака! Бред! Есть большие сложные приборы управления торпедной стрельбой, ПУТС. Есть торпедный расчет, с карандашами, планшетами, таблицами и логарифмическими линейками. Ну никуда не вписывается железяка. Правда, заставили минера сбегать в первый отсек, попробовать прибор к торпедному аппарату присобачить, может, паз какой есть — нет паза, не держится. Разве концом привязать или проволокой примотать, а так — нет.
Командир выругал минера за проявленную доверчивость, которая позволила какому-то начальнику склада так разыграть подводника, сидит, хихикает, наверное, и посоветовал выбросить штуковину за борт. Не военная она, вон, во время испытаний хром облез, и ручка погнулась. И такую дрянь использовать для торпедной атаки, венца нашей боевой подготовки? Вот у зама магнитофон штатный есть, пластмассовый, тот так и называется — ВМ-70, то есть военный магнитофон образца семидесятого года. Когда его матрос уронил с высоты шести метров, в верхний рубочный люк да на железную палубу центрального отсека, то на нем даже трещинки не было, а в палубе вмятина осталась. И работал. Потому что военный, прочный, с умом делался. А это?
— За борт ее, — подытожил он.
В это время в кают — компанию вошел старпом.
— Не надо за борт, дайте лучше мне, может, разберусь. Что-то она мне напоминает.
— Ну, забери. Но во время атаки чтоб я ее не видел.
Со старпомом мы жили в одной каюте. Все следующее утро он что-то делал со странной бесполезной штуковиной, бегал в БЧ-5, возвращался с инструментами, пилил, сверлил, выпросил у меня, неизвестно зачем, все большие ластики. Колдовал, словом. К обеду в каюте было чисто, а машинка исчезла.
Вечером старпом пригласил меня и еще пару человек в ресторан, обмыть свою новую шинель, заказанную еще во время нашего незабываемого приключения на минной базе, когда он прожектором в сторону моря сигналил, а особисты потом всю ночь пытали молодого краснофлотца, который нам прожектор предоставил и искали вражеского резидента.
Половину вечера мы посвятили обсуждению достоинств и недостатков швейных мастерских Петропавловска, мастерству закройщиков и портных. Шинель старпому кроил лучший мастер города, у которого командование флотилии форму заказывало, дядя Сема. А сшил его коллега, Иосиф Соломонович, или дядя Йося. Для тех, кто понимает, это было равноценно заказу шинели у Гуччи, Валентино, Кардена или Зайцева. Хотя навряд ли они смогли бы пошить шинель так, как дядя Йося. Здесь опыт нужен и хороший вкус. Военную форму понимать надо, это вам не какой-нибудь гражданский пиджак или костюм. Какие связи пришлось задействовать и во что это старпому обошлось, мы даже спрашивать боялись. Пошив длился три месяца, а не обычных две недели. Все это время старпом вожделенно ждал.
За такую шинель мы выпили неоднократно. Старпом ее на лодке оставил, в каютном шкафчике, побоялся в ресторан одевать: а вдруг украдут. Он в отпуск собирался. А до цивилизации путь был один: самолетом до Москвы, а потом уже в пункт назначения. В такой шинели не страшно и не стыдно и по Белокаменной пройтись: никакой патруль, даже комендантский, не остановит, потому что сразу видно — Вещь. Именно так, с большой буквы. А в Вещи — образцовый военнослужащий, слуга морям, отец матросам. Но лучше по улицам не шляться, заметут. В культурное место зайти надо, к цивилизации приобщиться, после нашей-то глуши.
— Обязательно в Большой театр схожу, на балет, — размечтался старпом. — А что, деньги есть, с рук билет всего четвертак стоит.
Выпили за Большой.
— Ты, это… Балерин хорошо рассмотри, потом подробно расскажешь. Фигуры и прочее, — попросил механик. Ему отпуск не светил в связи с предстоящим ремонтом.
— Ладно, рассмотрю и расскажу, — благосклонно соглашался старпом.
— Иваныч, ты хоть на подъеме флага шинель нам покажи, интересно ведь. Уедешь в отпуск, а мы и не увидим, — взмолился я.
— Ладно, уговорили, утром оцените, что такое настоящая шинель по сравнению с вашими обносками, — благодушествовал старпом.
Отпив и отплясав, мы попросили принести счет.
— Я плачу, ребята, — хитро и по-доброму, почти как Ленин, прищурился старпом и полез в портфель, ридикюль по-нашему.
Из ридикюля он извлек давешний бесполезный прибор и водрузил его на стол.
— Что, «Феликсом» счет проверять будете? — презрительно скривилась официантка.
— Каким таким «Феликсом»? — опешили мы.
— Да вот этим, арифмометром, что у вас на столе. Фи, уж от офицеров я такого не ожидала, — брезгливо промолвила дамочка, отворачиваясь, — у нас не обсчитывают клиентов!
