Комбриг приставил к одеялу двух бойцов, взамен выбывших из строя, сломив их легкое сопротивление приказом. Бойцы ныли, ссылаясь на опасность поручения, которое, учитывая опыт предыдущей команды, можно было сравнить с отправкой на передовую.
На лестницу, слегка «игравшую» в месте крепления, и основание которой придерживали четыре человека, полез мичман Филимонов. Он почти достиг цели и уже протянул руку к шипящему на него котенку. В это время кто-то из страхующей команды отвлекся, или запас прочности у лестницы закончился, или мичман наверху дернулся, но ненадежная конструкция затрещала посередине. «Страхующие» бросились врассыпную, не желая получить по голове лестницей. Филимонов красиво, с поднятой вверх рукой, застыл в верхней точке, и сначала медленно, а потом все стремительнее ускоряясь, начал падать в сторону штаба и, со страшным треском, пробив шифер, провалился сквозь крышу, подняв столб вековой чердачной пыли. Падение он сопровождал черной руганью (см. словарь), провалившись же, подозрительно затих. На чердак направили санитаров.
Лестница же, взбрыкнув и освободившись от груза, травмировала еще двух человек, разбив одному офицеру-зеваке подбородок, а второму засветив в ухо. А потом, подлая, еще и обрушилась двумя своими половинками на толпящихся матросов, с предельным вниманием и одобрением наблюдавших за полетом Филимонова.
Котенок замолчал, испуганный треском, пылью, криками и суетой внизу, под ним, а потом заплакал еще горше.
Комбриг в отчаянии приказал спилить проклятое дерево. Начали пилить, меняя друг друга, но длины полотна ножовки было маловато для дерева, толщиной в три обхвата. Начали рубить тупыми пожарными топориками, но дело продвигалось медленно, канадские лесорубы в бригаде не служили. Котенок совсем охрип.
Дерево подозрительно скрипело и, кажется, собиралось все-таки падать. На штаб.
Пришлось вызывать из города машину с телескопической вышкой и специалистов лесного хозяйства. Пока они не приехали, комбриг, в соответствии с распорядком дня, разрешил бригаде пообедать и пообещал продолжить операцию после приема пищи. Бригадный доктор испуганно вздрогнул: в лазарете уже лежало 16 человек с травмами разной тяжести, и свободных коек не было. Построившись, экипажи пошагали на корабли, совестливо поглядывая в сторону котенка. Вокруг опустело.
С залива налетел промозглый и крепкий балтийский ветерок. Дерево пошаталось, пошевелило в последний раз длинными ветвями, теряя последние листья, натужно заскрипело, хрустнуло у комля и, прицелившись, медленно рухнуло, как и хотело, на штаб! Только штукатурка с дранкой взметнулись метров на двадцать! А треснувший бетон стенки! А сам удар, от которого земля загудела и выпали несколько оконных стекол! А колокола боевой тревоги, объявленной командованием, решившим, что начался бомбовый налет! В общем, дерево умерло красиво, шумно, по-геройски, нанеся максимальный вред врагу…
Дежурный по штабу, сидевший в коридоре, вдруг оказался на улице, в груде строительного мусора. Коридор стал крыльцом. Дерево полностью уничтожило учебные классы, а штаб уменьшился вдвое. Вот почему теперь личный состав бригады ходит на занятия по специальности к соседям.
Приехавшие, наконец-то, лесники, обсчитали кубатуру, умножили на число годовых колец и оценили ущерб, нанесенный лесному хозяйству, в 12000 рублей. Штраф наложили на комбрига. За три литра шила, правда, скостили до 30, учли, что ему еще за штаб выплачивать придется.
Ах, да, котенок… Да он сам с дерева слез, когда народ на обед ушел. Сейчас это большой, толстый бригадный кот, которого комбриг, увидев, непременно пытается пнуть ногой, несмотря на свою любовь к животным. Он уже не комбриг, правда, а замкомбрига, и собак любит больше: те по деревьям не лазают.
Послесловие
Друзья! Товарищи! Братья и сестры!
Никогда я бы не осмелился претендовать на ваше драгоценное внимание, если бы не святой долг перед почившим в бозе моим батюшкой, Христофором Бонифатьевичем Врунгелем.
Отец не признал меня официально, так как никогда не связывал себя узами брака, но поддерживал морально всю жизнь, как и сотни моих братьев и сестер в разных портовых городах мира.
Батюшка остро переживал болезнь (прогрессирующий склероз), которая не позволяла ему подсчитать наше хотя бы приблизительное поголовье. Но если болезнь нельзя победить, то ее можно обмануть. Будучи человеком нестандартного мышления и не чуждым совести, стыда и определенной ответственности, он обратился к нам через газеты различных стран. Учитывая его огромный вклад в развитие географической науки, кораблестроение, сельское хозяйство (проращивание окурков с помощью овса), создание бессмертного шлягера о птичках и коровах, который до сих пор поют на Гавайях, вклад в развитие парусного спорта и другие заслуги перед человечеством, правительства и масс-медиа разных стран пошли ему навстречу. Письмо отца было опубликовано миллионными тиражами. Газеты едва ли сохранились, но желающие ознакомиться с полным текстом могут найти его в кипу — узелковом письме индейцев в Южной Америке, на слоновьем бивне в Западной Африке, нацарапанным на панцире самой большой и старой черепахи на Галапагосах, высеченным в камне на острове Пасхи (подножие третьей статуи справа), вырезанным на моржовой кости на Чукотке, вытатуированным на коже тогда еще самого быстроногого индейца в Новой Зеландии. В Индии, Китае, Исландии и Аргентине его передают из уст в уста, в Перу насвистывают.
А как ласково он нас назвал: «Мои милые издержки профессии…».
Даже сейчас, по прошествии многих лет, я, седой мужчина, не могу сдержать слез от теплоты, заключенной в каждом слове этой фразы…
Письмо мне, сопливому мальчишке, читала моя еще юная мама, прервав песенку о родном Зимбабве и тайком утирая глаза.
Ей было совсем одиноко в Одессе, если бы не я. Как она попала в этот южный город, я не знаю, но, думаю, не без помощи отца.
В письме были советы и заветы, которым я следую всю жизнь. Главные из них: ценить родителей, записывать все, чтобы склероз оказался бессильным, что лучшие люди в мире — моряки, никогда не теряться и не унывать.
А эти слова: «Дети разных народов, очевидно, именно я — ваш папа. Я любил ваших мам, но море звало. Оно победило. Победителей не судят. Если что — пишите. Отец».
Почта, адресованная папе, и шедшая со всего мира, после его кончины хранилась в Центральной Государственной библиотеке — «Ленинке», но была уничтожена при подтоплении хранилищ водой. А там было много интересного. Жаль, не умеем хранить святыни.
Я, по примеру отца (правда, военным моряком он не был), стал офицером Военно-Морского Флота.
Все записывал.
Категорически заявляю, что все изложенное далее не может быть использовано против меня в суде, а так же не повод для мордобоя.
Случайные совпадения в сюжетах, хотя такое просто не возможно, означает лишь то, что кто-то украл тему у меня, бесстыдно подглядывая в рукопись через плечо.
Все события пропущены автором через призму его воспаленного воображения, затуманенного возрастом и склерозом.
Намеренная насмешка и сарказм по поводу некоторых флотских специальностей, есть выражение субъективного мнения автора о тех представителях этих профессий, с коими он был знаком лично и имел честь составить о них весьма приятное мнение. Если вы узнаете себя и обидитесь, то я Вам только посочувствую.
У некоторых людей, даже в возрасте, встреча с мудростью не состоялась.
Совпадение номеров кораблей чистая случайность. Они давно разрезаны на иголки или
