западнее Шендеровки. Тогда и только тогда мог отойти наш арьергард, постаравшись обмануть противника плотным огнем, ведущимся до последней минуты.
Валлонская бригада должна была перестроиться во время марша и выйти в голову колонны прорыва. После этого мы должны были влиться в авангард, чтобы нанести удар по врагу.
Мы дошли до точки, когда любое действие лучше пассивности. Солдаты знали, что с ними случится, если они простоят на месте еще хоть немного. Они просто не смогут идти, окончательно ослабев от голода, их тела уже тряслись от усталости, а мозг отказывался реагировать на что-либо.
Сообщение, что утром мы пойдем на прорыв, встряхнуло всю армию. Даже самые слабые ощутили прилив сил. Измученные, едва ли не плачущие, мы все тихо ликовали.
Наши глаза пусты, наши тела измучены, но мы повторяли снова и снова: «Завтра мы будем свободны! Завтра мы будем свободны!»
Так или иначе, но история Черкасского котла подошла к концу.
Как только мрак накроет долину, германские колонны начнут свой марш на юго-запад. Они должны пройти деревню Шендеровка, пересечь мост. За мостом начиналась голая степь до двух деревенек в 3 километрах на юг и запад.
Эти два населенных пункта только что были взяты после жестокой битвы. В 05.00 наши дивизии начнут атаку именно оттуда.
Наша колонна должна была собраться западнее этих деревень перед рассветом. Наши машины стали источником постоянных мучений. С первого дня существования котла нам следовало избавиться от обузы в виде 15 ООО автомобилей. Тогда 50 или 60 тысяч окруженцев смогли бы двигаться более свободно. Выстроенные плотными пехотными колоннами, они смогли бы относительно легко прорвать вражескую удавку.
Но сначала мы хотели удержать территорию. Потом Верховное командование потребовало от нас сохранить этот караван в дееспособном состоянии.
Генерал Гилле получил резкий выговор за предложение сжечь их. Мы потратили три недели, таская эти прекрасные машины: радиостанции, санитарные машины, командные автомобили, огромные и непрактичные грузовики, нагруженные тоннами всякой всячины — старых бумаг, багажом, аварийными пайками, личными вещами, посудой, мебелью, матрасами и даже аккордеонами, губными гармошками, предметами гигиены и настольными играми.
От Петсамо и до Черного моря немецкая армия задыхалась под грузом этого ненужного хлама, причем груз с каждым годом становился все тяжелее.
Мы должны были взорвать три четверти всего этого и сражаться, подобно азиатам, спать, подобно азиатам, есть, подобно азиатам, передвигаться, подобно азиатам, грубые, как они, простые, как они, без всякого комфорта и лишнего груза.
Мы тащили с собой все недостатки цивилизации по непроходимой местности. Орды у нас на хвосте имели подвижность и выносливость древних варваров. Дикарь победит грузовик, потому что дикарь пройдет там, где грузовик не сможет.
Поражения немцев в русских снегах и грязи в 1943 и 1944 годах во многом были поражениями армии, привыкшей к хорошему снабжению и запутавшейся в собственном снаряжении.
Бесполезно было обсуждать эти проблемы, находясь в котле с командованием, которое буквально рвало на себе волосы. Приказы требовали спасать технику. Мы теряли драгоценные дни, пытаясь тащить тысячи обреченных грузовиков по чудовищным трясинам, хотя в конце концов они все-таки тонули на заболоченных дорогах либо гибли под шквальным огнем советских танков и легкой артиллерии.
Вечером 16 февраля у нас еще сохранились 20 танков, чуть более тысячи машин (из 15 ООО первоначально) и около сотни телег, реквизированных в деревнях, на которых лежали наши 1200 раненых.
Эти раненые были для нас святыней. Войска образовали коробочку вокруг печальной колонны и прикрывали ее во время броска на юго-запад. Мы должны были испробовать все возможное, чтобы спасти несчастных, страдания которых превзошли все, что может представить человеческое воображение. Если к завтрашнему вечеру эти люди будут переправлены через адский барьер, какая радость наполнит наши сердца! Какое облегчение будет видеть их в больницах и понимать, что эти искалеченные и обмороженные бедняги наконец получают лечение, видеть, что сердца, тяжело стучавшие под слоем снега, обретут покой и мир. Даже если они и будут страдать, но обретут надежду.
К 21.00 давка в бутылочном горлышке у Шендеровки была невообразимой. К этому времени я начал отвод своей бригады из Ново-Буды, методично, взвод за взводом, сектор за сектором. Одна неудача арьергарда — и вся операция у Шенедровки будет обречена.
Стоя на снегу, но при этом трясясь от температуры 40 градусов, которую никак не удавалось сбить, я принимал посыльных, выслушивал донесения и вникал в каждую деталь.
На вершинах всех холмов полыхал бой.
В 23.00 я попытался пересечь Шендеровку, чтобы помочь вывезти раненых моей бригады и проверить позиции, на которых должны собраться мои солдаты к рассвету. Но уже через 50 метров я был вынужден бросить свой вездеход. Огромная колонна перегородила затопленную дорогу и деревню. Грузовики, телеги, дорожки напрасно пытались продвинуться вперед, по четыре или пять машин в ряд.
Я поспешил к повозкам с ранеными валлонами и убедил тех, кто еще мог ходить, собрать остатки сил и двигаться пешком, несмотря на раны и боль. Собрав около 50 человек, я проскользнул вместе с ними между стоящим транспортом.
Мы могли видеть ужасающий спектакль. Противник, наступая с севера, смог подвести танки и артиллерию вплотную к Шендеровке. Начиная с 22.00 советские батареи открыли беглый огонь по центру города. Некоторые избы вспыхнули, полностью осветив движущиеся войска.
С этого момента у советских артиллеристов дел было по горло. Их снаряды падали неумолимо, с математической точностью, прямо на гигантскую колонну. «Сталинские органы» обрушили на этот поток разнообразных машин свои ракеты. Грузовики вспыхивали. Вдоль всей узкой дороги горели машины. Нам постоянно приходилось прыгать в снег, настолько яростным был огонь «Сталинских органов».
Среди пылающих машин лошади падали в снег с предсмертным ржанием и бились в конвульсиях. Рядом с ними кучки солдат, накрытые пулеметным огнем, падали с хрипением. Огонь делал их лица особенно зловещими, окровавленные, искаженные ужасом, они отливали багрово-красным. Некоторые еще пытались ползти. Другие уже не могли двигаться, лишь корчились от боли, разевая рты.
Колонна превратилась в настоящую бойню, освещенную огнями, которые казались багровыми на фоне густого белого снега, засыпавшего окрестности.
Грузовики пылали между изгородями, что делало дальнейшее продвижение почти невозможным. Несколько больших машин все-таки ползли, не обращая внимания ни на что, они давили всех и вся. Но все эти ужасные усилия ни к чему не вели. Давка становилась все более ужасной, полностью заблокировав движение в южном направлении, раздавался рев моторов, взрывы, яростные крики и проклятия.
Наконец мы увидели причину этого адского столпотворения. Целая армия из Шендеровки пыталась протиснуться через деревянный мостик, чтобы покинуть долину. Огромный немецкий танк провалился сквозь настил моста, раздавив его и полностью остановив движение. Когда мы увидели этого монстра, опрокинувшегося среди расщепленных досок, то подумали, что на сей раз все потеряно.
Берега речки были крутыми и абсолютно непроходимыми. Мостик был подорван коммунистами два дня назад, когда они отступали. Немцы поспешно его отремонтировали. Первые легкие танки сумели покинуть Шендеровку. Один тяжелый танк прошел без проблем. Но второй тяжелый танк развалил мост.
