идеальные условия, — отмечал Н. П. Старостин, — делают его непревзойденным инсайдом советского футбола».
Что касается Бутусова, то, будучи тренером, он насаждал в команде авторитарный стиль руководства. Это резко контрастировало с демократическим стилем, присущим всем ленинградским тренерам, с которыми мне приходилось раньше встречаться, — интеллигентнейшим Петром Павловичем Филипповым, спокойным Павлом Васильевичем Батыревым. В отличие от них, Бутусов не всегда владел собой, мог сорваться. Великолепный специалист, в жизни он был человек грубоватый, резкий, даже бесцеремонный в оценках своих подопечных. К примеру, ему не понравился Виктор Набутов. Будучи искусным баскетболистом, тот в воротах любил эдаким баскетбольным приемом выкинуть из-за спины мяч. Бутусова эти трюки раздражали, и его решение было непреклонным:
— Нам таких пижонов не надо!
Такую же бесцеремонность он проявил впоследствии и по отношению ко мне, воспользовавшись моим случайным опозданием на тренировку. Летом мы с семьей снимали дачу под Ленинградом. Там я тренировался, бегал кроссы по лесу, считая их чрезвычайно полезными. Дачный поезд какого пришел в Ленинград не по расписанию, и я опоздал на тренировку динамовцев, что при моем всегдашнем ответственном отношении к футболу было исключительной редкостью. Я извинился за опоздание, но Бутусову этого показалось недостаточным. Ему, очевидно, захотелось надо мной покуражиться, и он заявил мне, ведущему игроку:
— Твою судьбу будет решать секция!
Было больно слышать такие слова от того, кого я столько лет считал своим старшим товарищем, всегда уважал. Почему за такой пустяковый промах мне нужно перед кем-то унижаться? Я повернулся и ушел.
Моя довоенная футбольная жизнь сложилась так, что мы с Николаем подали заявления об уходе из «Динамо». Я был уверен, что вдвоем мы не пропадем — нас пригласят в любую команду. Однако брат, испугавшись последствий (хотя у меня было уже двое маленьких детей, а он еще не был женат), взял заявление обратно. Затем он был переведен в Москву штабным работником, так как к тому времени числился на военной службе. Осуждать его я не вправе — такое было время…
У меня же начались мытарства и скитания. Позвонил в киевское «Динамо». Мне сказали: «Приезжай!». И мы вдвоем с женой, которая мужественно поддерживала меня в самые тяжелые минуты, уехали в Киев. Встретили нас очень хорошо, поместили в центральной гостинице «Континенталь». Но красивый, утопающий в зелени город не произвел на нас большого впечатления — уж очень проигрывал Киев по сравнению с довоенным Ленинградом. Зато команда киевлян мне очень понравилась. В ней играли такие прекрасные игроки, как правый крайний Виктор Шиловский — быстрый, техничный. Под стать ему были Алексей Клименко, Макар Гончаренко. Для усиления были приглашены из Одессы вратарь Николай Трусевич и защитник Иосиф Лившиц. Играть в таком ансамбле было одно удовольствие.
Я уже готовился к игре с московским «Торпедо», однако официального разрешения на переход в команду киевлян у меня еще не было. Тренер динамовцев попросил первого секретаря компартии Украины Н. С. Хрущева оказать содействие в решении этого вопроса. Хрущев обратился во Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта с просьбой дать мне разрешение на переход. Но ему сообщили, что А. А. Жданов приказал мне играть за Ленинград и только за команду «Динамо». Хрущев был страшно удивлен и сказал, что даже не представлял себе, как сложно футболисту перейти из одной команды в другую. Как потом выяснилось, Жданов уже звонил во Всесоюзный комитет председателю Снегову, угрожал снять его с должности, крича:
— Что за безобразие у вас там творится? Почему Дементьев уехал в Киев? Будет играть только за Ленинград!
Поэтому, когда по приезде в Москву мы пришли во Всесоюзный комитет физкультуры и спорта вместе с Константином Квашниным, который тогда же в Киеве пригласил меня играть в «Торпедо», испуганный Снегов сказал мне:
— Уходи и не показывайся мне на глаза! Играть будешь только за Ленинград!
Мы с женой вернулись в Ленинград. В наказание за строптивость мне запретили не только играть в футбол, но даже работать тренером. Вызывали в НКВД, придравшись, что я не ношу орден — видимо, опять кто-то донес. Я честно сознался, что орден не ношу, так как не люблю носить пиджаки, а на рубашку орден не наденешь. Вроде бы поверили. Но как потом выяснилось, ко мне был приставлен сотрудник, следивший за каждым моим шагом. Позже он мне признался сам:
— Петя, ты меня прости! Я следил за тобой год. Но за тобой ничего нет. Кроме стадиона и дома, ты нигде не бываешь.
В это трудное время меня поддерживала только жена. С книжки были сняты и так-то небольшие сбережения. Жена пошла работать, оставив детей на попечение своих родителей. От моих же родных не было даже моральной поддержки. В это время Николай играл уже в Москве. После войны он возмужал и заиграл гораздо сильнее, но тогда еще был слабоват и физически, и тем более технически. Внешне мы были с ним немного похожи, но по игре…
Ленинградские болельщики недоумевали, куда же я пропал. Московские же болельщики, не так близко знавшие меня в лицо, увидев на поле Николая, подходили после игры к нему и разочарованно спрашивали:
— Пека, это ты?
А он, как позже признался, в ответ молчал.
Наконец, в Ленинградском Комитете физкультуры предложили:
— Выбирай, где будешь играть, в «Динамо» или «Зените»?
Я выбрал «Зенит».
Глава восьмая
Годы испытаний
Шел 1941-й год. «Зенит» в очередной раз стартовал в играх группы «А» на первенство СССР. Тренером команды, сформированной из игроков ленинградских профсоюзов, был назначен Константин Лемешев — человек мягкий и интеллигентный.
Вместе с зенитовцами я вновь побывал в Киеве в мае 1941 года, полностью восстановив спортивную форму: «Игру гости начали в стремительном темпе. Киевляне даже не успели опомниться, как были прижаты к своим воротам. Натиск ленинградцев заставил все линии динамовцев, даже нападающих, оттянуться в тыл. На 11-й минуте прекрасно игравший Дементьев забил первый мяч». Игра закончилась вничью 2:2. В этом чемпионате зенитовцы победили московский «Спартак», выиграли у «Профсоюзов-1». 22 июня нам предстояло играть с московскими динамовцами, но матч не состоялся. Началась Великая Отечественная война.
Игроки «Зенита» и их семьи были эвакуированы вместе с Ленинградским оптическим заводом в Казань. В составе «Зенита» выехали: Борис Левин-Коган, Алексей Пшеничный, Николай Копус, Александр Федоров, Леонид Иванов, Василий Сидоров, Евгений Одинцов, Виктор Бодров, Виктор Смагин и другие.
Мы с женой, как и большинство советских людей, думали, что война закончится нашей победой месяца через два-три. Поэтому в Казань уезжали с легким чемоданчиком, в летней одежде, взяв лишь кое- что из детских вещей. Это оказалось непростительным легкомыслием. Поэтому три года жизни в суровом климате в сельской местности (из Казани нас перевели в деревню Дербышки) моя семья перенесла особенно тяжело. Последствия такой жизни сказались — у жены после войны заболело сердце, потом началась бронхиальная астма.
По приезде в эвакуацию мы, бывшие игроки «Зенита», работали на лесозаготовках, строили бараки для семей работников завода. Затем я уже был поставлен к токарному станку — изготавливал сложные снаряды с оптикой. Жизнь была тяжелой, полуголодной, впрочем, как и у большинства советских людей в то время. После окончания войны я был награжден двумя медалями: «За трудовую доблесть» и «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны».
