словно образовывая кольцо вокруг нее, Джона и девочек, — они жадно следили — что же теперь последует? Что ответит доктор? Кто выиграет и кто проиграет?
Лицо Джона стало совершенно белым. Он снял руку с плеча Джолин, ослабил узел своего полосатого галстука. Продолжая смотреть Мэгги прямо в глаза, он отступил на шаг, потом еще на один, еще и еще. Обе девочки повернулись и теперь смотрели на него.
Его глаза были по-прежнему прикованы к лицу Мэгги. Она увидела в них удивление — он был ошарашен, ошеломлен и даже не пытался этого скрыть. В них была глубокая, безграничная тоска и еще отказ. Отречение.
Мэгги покачнулась, но тут же взяла себя в руки, ее подбородок вздернулся вверх. Она все еще продолжала смотреть на него. Джон открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но ничего не произнес. На секунду он прикрыл глаза, потом снова открыл. Их выражение не изменилось. Потом он повернулся и зашагал прочь от нее, от девочек и от большинства прихожан, которые провожали его взглядами.
Как ни странно, ситуацию разрядила миссис Бейкер. В этот момент как раз зазвонил колокол, и она обратилась к Джолин и Энди, которые выглядели столь же ошеломленными, как Джон.
— Ну-ка, — сказала она ободряюще, встав перед ними и положив руки им на плечи. — Учитель уже ждет вас в воскресной школе, девочки. Бегите скорее. Ваша мама будет ждать вас после конца занятий.
Девочки без всяких возражений, как автоматы, исполняющие приказ, повернулись и побежали по траве к зданию, где проходили занятия.
Миссис Бейкер взяла Мэгги за руку и втянула ее за собой в церковь. Мэгги словно во сне поднялась на хоры. Она чувствовала себя, как член королевской семьи на похоронах горячо любимого человека — люди поспешно и сочувственно расступались перед ней. Никто не поднимал глаз на нее. Никто не обращался к ней, но, когда Мэгги села на скамью на хорах — миссис Бейкер все еще крепко сжимала ее локоть, — она с трудом подавила желание истерически расхохотаться.
Через несколько минут отовсюду послышался шепот — сначала совсем тихо, потом все громче и громче. Гул разрастался и разрастался, пока не заполнил всю церковь целиком. Этот исходивший со всех сторон звук бился о стены как море, штурмующее скальный берег, и слегка успокоился только с приходом священника.
Мэгги находилась сейчас в церкви, поэтому она закрыла глаза и стала молиться.
Джон сжимал руль изо всех сил, гораздо сильнее, чем нужно. Усилием воли он заставил руки ослабить хватку, потом, удерживая руль одной рукой, другой сорвал галстук, который, казалось, собрался удушить его. Он расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, но ему по-прежнему было душно, как будто в машине не хватало воздуха. Он опустил стекло и подставил лицо ворвавшемуся внутрь ветру.
«Джон, мы должны пожениться».
Она сказала это потому, что он предохранялся лишь однажды?
Он провел рукой по волосам, потом вдруг заметил быстро приближающийся поворот, резко нажал на тормоза и с каким-то тупым удовлетворением прислушался к жалобному визгу колес по асфальту.
Джон не знал, куда едет, до тех пор, пока не оказался здесь, и тут понял, что это и есть единственное место, куда ему следовало поехать. Потому что как же он мог размышлять о будущем, если еще по- настоящему не свел счеты с прошлым.
На этот раз он не стал останавливаться на холме, откуда открывался вид на ферму, а поехал прямо к дому. Ведущая к нему дорога была вся в рытвинах и совершенно заросла травой. То же самое он увидел и во дворе, когда подъезжал к дому. Машина постоянно проваливалась в неглубокие ямки — он вел ее прямо по траве, не глядя под колеса. На этот раз у него была цель, и Джон упрямо ехал вперед.
Остановившись, он некоторое время сидел в машине, уткнувшись лбом в руль, и прислушивался к тишине, которую нарушали лишь затихающий звук остывающего мотора и почти неслышный шепот ветра. Потом он выбрался из машины, подошел к берегу пруда и посмотрел на деревья, росшие на той стороне. Плакучие ивы склоняли свои ветки до самой поверхности воды, над ивами неподвижно возвышались, как почетный караул, золотистые пирамидальные тополя. Первый тополь его родители посадили на третью годовщину их свадьбы, потом еще три, когда родился Джон. По их замыслу, корни этих деревьев должны были проникнуть глубоко в землю и укрепиться там, как их собственные корни — так они мечтали — навсегда останутся в их новом доме.
Деревья остались. Дом был пуст.
Джон пошел по берегу пруда. Высокая трава под его ногами была сухой и ломкой, коленями он сбивал наполненные семенами головки растений — они с треском лопались. Кувшинки на пруду уже по краям потемнели — это происходило с ними всегда, когда ночи становились холодными. Скоро они совсем исчезнут.
Один, уже совсем увядший цветок почти скрылся под водой, но все еще плавал на темной поверхности воды.
Джон вспомнил лицо под водой, распущенные волосы плавали вокруг, тихо покачиваясь на ряби, которую поднимал легкий ветерок на мелкой воде, точно так же, как сейчас покачивалась высокая трава. В тот солнечный день — солнце жгло его голову и плечи — одной из первых мыслей, которые пришли ему в голову, была — как молодо выглядело это лицо в воде. Как спокойно.
Тогда в первый раз на своей памяти он увидел на ее лице тихую, милую улыбку, которую до этого несколько раз мельком видел на одной фотографии — она сумела ее сберечь, укрыть от Джека Портера, спрятать так тщательно, как она не прятала в жизни ни одной вещи — даже краденых наркотиков.
Джон достал из бумажника черно-белую фотографию и вгляделся в нее, как будто он не рассматривал ее уже много-много раз. Фата не закрывала лицо невесты, и радость светилась в ее улыбке, в ее сияющем взгляде, обращенном на мужчину, который сидел рядом с ней. А он смотрел прямо ей в глаза, восхищенный, забывший обо всем на свете, кроме своей жены и будущего, такого счастливого и многообещающего. Джон медленно положил фотографию обратно в бумажник. Существует ли вообще что- то вечное?
Через какое-то время он очнулся от раздумий, встал, засунул бумажник в нагрудный карман — ближе к сердцу, туда, где всегда носил его.
Джон пошел по траве, внимательно глядя себе под ноги, пытаясь отыскать какие-то отметки, знаки. Постепенно он все вспомнил и нашел могилу. Ограда, которую он сколотил из толстых кленовых досок двадцать лет назад, была, к его удивлению, цела. Она сильно покосилась, но он аккуратно выправил ее, поглубже вдавив в твердую землю.
Двадцать лет назад… или это было вчера. Тот горький день, когда он зарыл в землю маленькую урну и сколотил ограду?
Забавно — Джон даже не знал, хотела ли она, чтобы вокруг ее могилы была ограда. На его памяти его никогда не брали в церковь, так же как никогда не посылали в воскресную школу. Не было и никакой церемонии после смерти его матери, не было похорон, только коронерское расследование, которое выдало заключение: «смерть от несчастного случая». Не самоубийство.
И не убийство.
Он поднялся и пошел к дому. Комната, в которой он когда-то жил, была совершенно пуста, когда Джон покидал ее. Если бы в ней что-то осталось, Джек Портер, отпущенный на поруки, на радостях, что навсегда избавился от своего приемного сына, вытащил бы из нее все вещи Джона и уничтожил бы их.
Джек был крупным специалистом по уничтожению различных вещей.
И людей.
Сколько людей он погубил, не считая несчастной Синтии Мартин, чье лицо стало спокойным только после ее смерти?
Джон закончил свой осмотр, оставив это место таким, каким оно было до его прихода — открытым всем ветрам, которым ни до чего нет дела, даже до воспоминаний.
Конюшня уже наполовину развалилась, в ней стоял запах перегнившего сена и — Джон был поражен этим — марихуаны, которую когда-то хранили здесь. Или, может быть, это просто память навязывала ему ощущения?
Коса висела на прежнем месте — неужели она никому не понадобилась? А впрочем, кому она могла
