могиле. Убедив себя в том, что все сделано именно так, как хотела его мать, он продал несколько акров земли вдоль берега озера — ему нужны были деньги, чтобы продолжить учебу, и с того момента ни разу не возвращался сюда вплоть до сегодняшнего дня.
— Почему именно до сегодняшнего? — спросила Мэгги.
— Точно не знаю, — сказал Джон, поднимаясь на ноги. Он стоял к ней вполоборота, одним плечом опираясь на ствол дерева. — Наверное, хотел узнать — смогу ли прийти сюда, посмотреть на все это.
Он показал рукой на холм, на который поднималось шоссе, и рассказал Мэгги про тот день, когда он с вершины этого холма — издали — разглядывал ее ферму.
— Когда я уезжал оттуда, у меня было нечто вроде видения, Мэгги. Ты на Медальоне скачешь через поля. В тот момент я подумал, что это бред, что я оказался в каком-то нереальном мире.
— А сейчас? — мгновенно откликнулась она. — Что-нибудь изменилось?
Прежде чем ответить, Джон сглотнул.
— Пока я не очень в этом уверен. То, что ты сказала сегодня утром, было настоящим ударом для меня. Настоящим ударом. Потому что твое предложение — это как раз то, о чем я долго запрещал себе даже и думать.
— Почему? — Ее подбородок дрогнул. Тени от колышущихся веток пробегали у нее по лицу, поэтому Джон не мог рассмотреть его выражения. — Почему ты запрещал себе об этом думать? Потому что я не… — Он увидел, с каким трудом дались ей эти слова, почувствовал мужество, которое позволило ей закончить фразу: —… я не Лаура?
— Нет. Не это. Это было только первое время. Я много думал об этом. Лаура ушла, Мэгги. Мужчины, который был ее мужем, возможно, тоже уже не существует. Но ты… — Он почти улыбнулся. — Но ты особенная… Ты такая сильная, ты всегда так точно знаешь, что тебе нужно — я даже боюсь за тебя. Потому что ты хочешь того, что может оказаться недостаточно хорошо для тебя.
Мэгги соскочила с ветки, на которую успела забраться, и встала, уперев руки в бока.
— Ты — вот то, что мне нужно. Почему это ты будешь недостаточно хорош для меня?
Он запустил руку себе в волосы. — Черт возьми, Мэгги, ты не услышала ни слова из того, что я тебе рассказывал здесь! Неужели ты думаешь, что я не смогу тебя понять, если после всего, что я тебе рассказал, ты решишь, что не можешь быть со мной?
— Что?!
— Мэгги, ты просто обязана все хорошенько обдумать. Ты должна понять, что многое из того, что я делал когда-то, — очень плохо, а еще хуже то, что я должен был сделать и не сделал. Я хочу, чтобы ты ясно представляла — с кем ты имеешь дело. Я хочу, что ты знала — какой я на самом деле. Если теперь ты не захочешь повторить то, что ты сказала сегодня утром в церкви… — я обещаю, что сумею понять тебя.
— Боже мой! — закричала Мэгги. — Я прекрасно знаю, какой ты на самом деле! Ты врач, Джон, и хороший человек. Достаточно хороший для любой женщины в мире, — ее глаза сузились. — Кроме, возможно, меня. Ты сказал, что хочешь меня, Джон. И ты восхитительно занимался любовью со мной — я не могу не верить тебе, но ты по-прежнему напуган. Я вижу это в твоих глазах, чувствую в твоих поцелуях, ощущаю в твоих словах. Если бы ты любил меня, если бы ты так желал меня, как я тебя, ты бы боролся за меня.
— Ах! — продолжала она, щеки ее порозовели. — Твоя фраза была такой возвышенной, такой трогательной, Джон Мартин. Если бы ты действительно, по-настоящему хотел быть со мной — во всех смыслах этого слова, — ты бы сказал мне, что ты в точности такой, каким я видела тебя. А ты говоришь, что я должна быть чертовски счастлива увидеть тебя таким, какой ты есть на самом деле, в противном случае я недостойна тебя. Так что пока ты не прекратишь извиняться передо мной и перед всем миром за все то, что кто-то сделал тебе, — ты недостоин меня.
Мэгги развернулась и бросилась прочь, оставив на берегу свои туфли, сумку и Джона с разинутым ртом.
Она не успела пробежать и половины расстояния до машины, как он схватил ее за талию одной рукой, перекинул через плечо и, не произнося ни слова, отнес обратно на одеяло под ивой. Там он положил ее на спину, встал на колени над ней и, прижав одной рукой ее плечо к земле, другую положил ей на колено, чтобы она не могла вырваться.
— Ты плачешь? — проговорил он, не веря своим глазам. — Ты же никогда не плачешь, Мэгги.
— Я знаю, — Мэгги изо всех сил старалась взять себя в руки. Она услышала, как он прошептал «черт возьми», притягивая ее к себе, прижимая ее лицо к своему плечу. Слезы жгли ее щеки, его рубашка в том месте, где ее лицо прижималась к его плечу, стала мокрой, ее плечи вздрагивали.
— Пожалуйста, ну, пожалуйста, не плачь, — извиняющимся голосом говорил Джон, — Мэгги, любимая, я не могу смотреть, как ты плачешь.
Она откинула голову назад, ее залитое слезами лицо было покрыто красными пятнами, но глаза ее сверкали как изумруды — блестевшие слезинки только оттеняли их блеск.
— Я не могу, не могу не плакать! — Она протянула свои длинные тонкие прекрасные пальцы, они коснулись его лица — ласково, любовно. — Я даже не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь перестать. Я плачу по тому маленькому мальчику, который не помнил своего отца. По мальчику, которого отвела к врачу школьная учительница, потому что его мать не могла это сделать, а отчим — не хотел. Я плачу по ребенку, который боялся собак и которого все время пугали собаками, по ребенку, которого преступный и грязный тип заставлял участвовать в своих преступных и грязных делах. Я плачу по подростку, который пришел к моему деду, чтобы тот помог его матери, а ему предложили спасение только для него одного. Я плачу по молодому человеку, которому пришлось хоронить останки своей матери в одиночестве, но больше всего я плачу по взрослому мужчине, который не понимает, что он должен плакать по себе.
— Я плакал, Мэгги.
— По своей матери. — Не вставая с колен, она отодвинулась назад, вытянув руку перед собой, чтобы оттолкнуть его, если он захочет приблизиться к ней. — По Лауре. Как ты и должен был. Но не по себе, Джон. Не по тому мальчику, который рос так же, как и ты — одиноким и забитым, по мальчику, который до сих пор, где-то глубоко внутри, сам ненавидит себя за то, что он делал то, что его заставляли делать. Который винит себя в смерти своей матери и, возможно, жены. Я плачу по той жизни, которую он мог бы прожить, которую он должен был прожить и никогда не сможет, потому что его лишили любви, заставили бояться ее, сомневаться в ней и избегать ее.
Мэгги вытерла лицо ладонью.
— А еще плачу по себе, Джон, — сказала она. — Потому что я люблю тебя, потому что я хочу тебя, потому что должна отказаться от того будущего, которое ты только что предложил мне, от будущего, которое ты предложил нашим дочерям. Нет, мне не нужен мужчина, который считает, что должен у кого-то просить прощения за свое существование.
Он поймал руку, которую она держала перед собой, и ее волнение неожиданно улеглось. Джон взял ее за руки и внимательно посмотрел ей в глаза.
— Ты так поняла мои слова? Просить прощения?
Она смотрела на него так же внимательно.
— А разве нет?
— Нет. Я просто хотел дать тебе возможность для отступления. Понимаешь, Мэгги, у меня никогда не было настоящего спасительного выхода. Я знал это. Может быть, я поступал правильно, а может быть — нет. Сейчас я знаю, что не могу изменить свое прошлое и так же не могу позволить ему разрушить мое будущее.
Моя мать все время говорила о будущем, о моем будущем, о том счастье, которого она желала мне — о том, как я буду фермером здесь, на этих полях, на которых мечтал выращивать хлеб мой отец. Когда она умерла, я не мог здесь больше оставаться. Меня никогда не учили работать на ферме — меня приучили помогать торговцу наркотиками, и это было вовсе не то занятие, которому я собирался посвятить оставшуюся часть своей жизни. И, кроме этого, я хотел… искупить вину. Если смогу. Но я тогда верил, что в будущем мне не суждено испытывать счастье.
С Лаурой я увидел другую жизнь. У нее была такая чистая душа — она дала мне возможность снова почувствовать радость нормального человеческого существования. Я даже поверил, что это — навсегда. Потом она умерла, и я перестал верить в будущее. Надо было просто жить сегодняшним днем.
