царственного отрока был виден теперь его великий дед. Император-отрок, дотоле боязливый и покорный, вдруг переменился и заговорил голосом имеющего верховную власть. Меншиков смотрел на Петра как на мальчика, и этот мальчик теперь стал приказывать, повелевать ему!..
«Что это значит?.. Я не узнаю государя, он кричит на меня, приказывает… Видно, Долгоруковы вооружили против меня Петра… это — их работа… их», — думал Александр Данилович, понуря свою голову, и тихо, покорно произнёс:
— Государь, ваше величество… смени гнев на милость!.. Червонцы я сейчас же пошлю великой княжне, сейчас пошлю… Прикажешь, ещё своих добавлю!
— Твоих, князь, ни мне, ни моей сестре не надо; береги их для себя и предлагать мне не смей. Но повторяю, меня волнует, что ты, кажется, забыл, что я — император, — гневно и с достоинством проговорил Пётр.
Меншиков испуганно притих.
— Прости, государь, — чуть слышно проговорил он.
Император-отрок имел доброе, податливое сердце; ему стало жаль Меншикова, и он, протягивая ему руку, совершенно спокойно произнёс:
— Князь, на этот раз я тебя прощаю и не гневаюсь на тебя.
Меншиков подобострастно раскланялся.
Эта приниженность окрылила Петра II; он стал ещё более отдаляться от своего первого министра. Как ни хитёр был Меншиков, но, сделав большой промах историей с червонцами, он окончательно восстановил против себя юного государя и его сестру, царевну Наталью.
Император-отрок с великими княжнами и со всем двором переехал в Петергоф и чрезвычайно радовался тому, что вырвался из-под опеки, из дома Меншикова, и Александр Данилович стал опасаться, что дни его власти сочтены.
К этому ещё присоединился его разрыв с Остерманом, которого Меншиков восстановил против себя своим заносчивым характером.
Как-то Меншиков стал упрекать Остермана в том, что он плохо следит за воспитанием и образованием юного государя и за его преподавателями. Не обошлось без угроз. Это обидело Остермана, и между двумя важными министрами произошёл разрыв.
Однако Меншиков, упрекая Остермана в плохом воспитании государя, был прав. Император-отрок, находясь в Петергофе, предавался различным увеселениям и развлечениям и не обращал никакого внимания на книги и на преподавателей. Теперь при нём неотлучно находился князь Иван Долгоруков; он изобретал для юного государя различные забавы и развлечения, и они оба целые дни проводили то на охоте, то на прогулке. Про свою обручённую невесту государь совсем забыл и обратил всё своё отроческое внимание на красавицу тётку, царевну Елизавету, которая тоже была не прочь пококетничать с красивым племянником.
Однажды, гуляя с нею по петергофскому парку, император сказал ей:
— Ах, Лиза, ты не знаешь, как я люблю тебя, как люблю!.. Я только тогда и весел, когда ты со мною.
— Спасибо, государь племянник, — ответила ему красавица царевна, слегка улыбаясь.
— Ты всё смеёшься надо мной, Лиза, всё считаешь меня мальчиком.
— Нет, ты взрослый, у тебя, Петруша, усы пробиваются.
— Да перестань ты смеяться, Лиза! — топнув ногой, капризно проговорил император-отрок. — Тебе вот смешно, а мне горько… очень горько.
— С чего, Петрушенька?
— А с того: я вот тебя люблю, а ты меня не любишь.
— Я не люблю тебя? Что ты, Петруша! Я люблю тебя, как государя, как племянника.
— И только!.. А я… я люблю тебя больше. Я вот подрасту и непременно женюсь на тебе.
— Вот как?.. А ты, Петруша, забыл, что у тебя есть невеста?
— Нет у меня никакой невесты, — хмуро промолвил юный государь.
— А дочь Меншикова, Мария?
— Не напоминай мне про неё, Лиза! Я и слышать про неё не хочу! Она и сам Меншиков страшно, страшно надоели мне!
— Стало быть, государь, ты не любишь своей невесты?
— Разумеется, не люблю… Тебя я люблю, Лиза.
— Не обо мне речь, государь, а о твоей невесте обручённой.
— У меня нет невесты, нет!.. Дочь Меншикова мне — не невеста. Какая она мне невеста? У неё был жених, граф Сапега, пусть она за него и выходит.
— Как же так, Петруша? А князь Меншиков?
— Что мне Меншиков? Я — император, а Меншиков — мой подданный! Над всяким подданным я имею власть и могу уничтожить, раздавить всю силу Меншикова, — сверкнув глазами, громко проговорил император-отрок.
— Петруша, я боюсь тебя. Ты похож на моего отца — на великого императора. И в твоих глазах, и в твоём голосе я узнаю моего отца, а твоего деда.
— Да, да, Лиза! Не одна ты, а и многие другие находят во мне большое сходство с моим дедом, великим императором. О, как желал бы я быть во всём похожим на него!.. Быть таким государем — большое счастье.
— Мой отец, Петруша, любил учиться. Он всю жизнь учился.
— Ты упрекаешь меня в лени? — со вздохом спросил император-отрок.
— Нет, нет, я только говорю.
— Лиза, не всё же мне сидеть за книгами! Мне хочется повеселиться, погулять, теперь лето. Наступит зима, начну учиться… А Меншикова, Лиза, я скоро укрощу, я дам ему себя знать. Вот идёт князь Иван, видно, на охоту меня звать… Отгадал я, Ваня? Ты на охоту пришёл меня звать? Так? — весело проговорил Пётр, идя навстречу своему любимцу.
— Не совсем так, государь, — ответил Долгоруков. — Посол от князя Меншикова прибыл, государь.
— Зачем ещё?
— Меншиков тяжело болен… Вдруг захворал… при смерти… Просит тебя, государь, навестить его, письмо прислал.
— Как это скучно!.. Я не поеду. Лиза, не ехать?
— Воля твоя, государь.
Больной Меншиков был в своём имении Ораниенбаум и оттуда прислал гонца с письмом к государю. Оно было написано дрожащей рукой, тепло и красноречиво; в нём Александр Данилович прощался с императором-отроком, увещевал его быть правосудным, принимать советы Остермана и других честных и правдивых вельмож, указывал Петру на его царские обязанности относительно России и т. д.
Кроме того, Меншиков, приготовляясь умирать, послал письма также и к членам Верховного совета, поручал им свою семью и просил прощения, если согрешил пред кем.
Александр Данилович и на самом деле был очень слаб: он страдал сильной лихорадкой и кашлял кровью.
Волей-неволей юному государю пришлось отложить охоту и, ради приличия, поехал навестить больного министра.
Александр Данилович, худой, бледный, расслабленный лихорадкой, принял своего державного гостя, лёжа в постели.
— Прости, государь, что лежу пред твоим императорским величеством… Встал бы, да не могу, — слабым голосом проговорил он. — Умирать я собрался, государь.
— Зачем умирать? Живи.
— Что жить, когда жизнь немощного старика теперь стала никому не нужна? Пожил, послужил, пора очистить место другим, молодым, а мне и на покой… Верой и правдой служил я, государь, твоему великому деду, служил императрице Екатерине и тебе думал послужить нелицеприятно, да не судил Бог, не судил.
