замочат… И честь пацанская опять же…' — 'Честь, говоришь? Ну-ну', — зловеще усмехнулся Евгений и с интонациями опереточного злодея начал читать:
Некоторое время бандит лежал неподвижно, со страдальческим видом глядя в потолок. Затем по его телу начали пробегать судороги, конечности его стали подергиваться, он принялся корчить страшные рожи и скрежетать зубами. Несколько минут он из последних сил крепился, чтобы не закричать, и лишь сдавленное мычание вырывалось из его сжатых уст. Но вскоре его терпение иссякло, и он заметался по койке с дикими воплями: 'Не могу! Не могу, командир! Не надо! А-а-а!' Евгений незаметно включил магнитофон, продолживший с нужного места читать то же произведение, а сам повернулся к нам и объяснил вполголоса: 'Это новый способ пытки, разработанный спецслужбами. Там обратили внимание на раздражающее действие современной поэзии — когда человек слышит вроде бы знакомые слова и словосочетания, однако они намеренно скомпонованы автором так, что понимания не наступает. Мозг пытаемого раздражается, однако это раздражение не ведет ни к чему полезному, не создавая ни чувств, ни образов, и потому вскоре приобретает болезненный характер. Иначе говоря, раздражение, выработанное мозгом, обращается не вовне, в сферу эмоций или сознания, а как бы вспять, на сам мозг, на его клетки. Примерно то же происходит, когда голодной собаке суют под нос кусок мяса и тут же его убирают, повторяя это многократно: всякий раз выделяется желудочный сок, который вскоре проест язву в стенках желудка. Поэтому люди, боясь за свое здоровье, просто не читают тех поэтов, которые скрывают за темнотой и непонятностью недостаток дарования. Однако наш клиент, к счастью, лишен возможности выбора…' К этому моменту бандит своим ревом уже окончательно заглушил магнитофон и сделал дальнейшую беседу невозможной. Мы брезгливо смотрели на его корчи и метания. Когда стихотворение кончилось, негодяй с пеной на губах бессильно раскинулся на матрасе, однако магнитофон тут же приступил к другому произведению того же автора:
И так далее. Бандита вновь начало ломать не на шутку. Он орал, с ненавистью глядя на Евгения: 'Какое лето?! Какая, на хуй, толпа нулей?! Скажи, командир! Объясни, гад, будь человеком! Я ж помру сейчас!' — 'Наличие внешне знакомых, но недоступных пониманию смысловых фигур производит особенно раздражающее и мучительное воздействие на объект, отсюда и эти просьбы, нелепые на первый взгляд, — сухо прокомментировал Евгений, выключил магнитофон и спросил бандита: — Ну, кому еще их заказали?' Мерзавец начал торопливо сыпать именами, кличками и адресами — Евгений еле успел включить магнитофон на запись. 'Кто заказчик? Кому и куда ты сообщишь о выполнении заказа?' Бандит молчал, шевеля губами, глаза его бегали по стенам и потолку. 'Чего молчишь? Может, Вознесенского хочешь послушать? Или Парщикова? А?' — спросил Евгений вкрадчиво. Бандита словно током подбросило на койке. 'Погоди! — завопил он. — Ты что, фашист? Я ж колюсь!' И он назвал имя клеврета сверхпрезидента, которое мы уже слышали при сходных обстоятельствах в городе N. 'А ты меня не обманываешь? Доверяй, но проверяй', — рассудительно произнес Евгений и включил магнитофон. <<Иван Жданов, 'Орнамент'>>,- раздался бесстрастный голос из динамика, и полились стихи:
