– Я ждала вас.
Он удивился.
– Зачем?
Честный ответ будет неправильным. Он не любит отца, а после этой ночи почти наверняка ненавидит. Последнее, чего мне сейчас хочется, – это чтобы он перенес свою ненависть и на меня.
Правильный ответ будет нечестным. Мой выбор, да?
– Хотела поговорить с вами.
– Поговорить? – тяжело улыбнулся он. – Вы тоже психолог?
«Тоже», – отметила я. Икари-кун мрачнел, и в тени на его лице оживали разом и ночь, и утро. Сейчас он закричит. Сорвется, будет кричать мне в лицо, выплевывать свою злость, свое отчаяние. Худшая ситуация в классе, ошибка педагога, из которой можно выбраться только наитием.
Я рванула холст.
– Нет. Но я тоже проводник.
Выделить «тоже», приглушить голос на слове «проводник».
– Я знаю.
Этот голос. Эти интонации. Ему действительно было безразлично, и мне на секунду показалось, что я обижена. Потом вспомнились разговоры в медкабинете – руины правды. Потом память подсунула мне мои собственные впечатления, и это было гадко.
Мне не о чем с ним говорить: это не те увечья, которые выставляют напоказ. Мне нельзя его отпускать.
– Я даже не знаю, что сказать в этом классе, – вдруг буркнул Икари-кун. – В смысле, когда я снова попаду туда.
Все-таки сработало. Все-таки он зацепился, пусть и не так сильно, как я хотела.
– Все, что надо, уже сказали.
Он сел на сцену и покосился на меня:
– Вы же понимаете, о чем я. Зачем вы так?
Понимаю, и потому промолчу. Это ведь каждый должен решить сам, точно так же, как выбрать свой стиль общения с лицеистами. Это словно выбор одежды, и моя ему точно не впору. Беда в другом: желающие помочь и посоветовать точно найдутся.
– Этот человек… Кадзи. Говорил, что я спас его, – неожиданно сказал Икари. Смотрел он в пол, и поднимать глаза не спешил. – Это правда?
– Да.
– И так бывает?
– Да.
«Только так и бывает». Проводник нужен, когда что-то идет не так. Когда Ангел начинает расти, разрывает свой микрокосм и затаскивает в себя людей. Надо сказать ему, напомнить, что все именно так и происходит, что нас используют только как последнее средство. Только это будет слишком правильно и сладко сказано. В конце концов, Ангела обнаружил все равно Синдзи.
И даже после увиденного – хоть и не знаю, что он там увидел, – Икари-кун считает своего врага человеком. Это дрожит в каждом его слове, это дрожало в каждой ноте его импровизации. Он не забитый подросток, он понимает, что все делается правильно.
Все он понимает.
– Аянами, а боль когда-нибудь пройдет?
До смерти – нет.
Я покачала головой, и только потом я посмотрела на него: Икари-кун прижимал ладонь к сердцу. Не к виску.
Впрочем, от этой детали мой ответ не зависел. Ответа я все равно не знала.
– Нет. Не сюда.
Он поднял глаза и отложил ручку:
– Погодите, Аянами. Вы же сказали, что планирование заполняется в первой таблице!
– Календарное. Не тематическое.
Икари-кун выдохнул сквозь зубы и отложил испорченный лист в сторону. Уже третий. Из угла методического кабинета на нас поглядывали. Там сидела замдиректора Кацураги, но вмешиваться не спешила.
Бледное послеполуденное солнце косилось в окно, почти не давая теней, так что у двери уже включили настольную лампу. Там маялся от газа и прерванного запоя Айда Кенске. Он подслеповато моргал, глядя на тусклую поверхность стола, и бумаги его не волновали.
Я иногда смотрела по сторонам, но все было своеобычно: и любопытствующие коллеги, и безразличный ко всему информатик. Иногда открывались двери, но долго никто не задерживался: видимо, опасались замдиректора, у которой всегда и для всех находилось дело.
Икари-кун трудолюбиво заполнял колонки индивидуального плана, а я чувствовала себя неловко. Будто учила его чему-то плохому.
– Посмотрите, все верно?
Я кивнула. Не на что там смотреть.
– Хорошо-хорошо, – донеслось из угла. – Давай сюда, Икари.
Кацураги встала и, довольно улыбаясь, подошла к нам. Икари-кун с легким поклоном подал ей исписанные листы. Я отвернулась. Замдиректора сейчас посмотрит их, сострит насчет формулировки тем и сделает мелкое замечание в духе: «ну да ничего, сойдет!»
За окном звучала последняя перемена – звучала громко, полноправно. Лицеисты опомнились от шока, выветрили остатки газа – сигаретами, шипучкой, чаем – и теперь живо обсуждали ночные события. Кто-то завирал, что все видел, кто-то хвастал, что его вызывали на допрос.
Я бросила взгляд на Икари-куна: отвлекшийся было на скучную работу, он снова мрачнел, услышав обрывки реплик. Стоящая над ним Кацураги благодушно листала бумаги.
Контраст выражений на лицах этих двоих был просто потрясающий.
– Ну, все отличненько, Икари, – улыбнулась женщина. – Только ты вот подумай. Аянами запланировала военную тему в литературе на два урока, а ты на один. Управишься?
Он посмотрел на меня. Я пожала плечами.
– А я вот к вам обоим на уроки приду! – заявила замдиректора. – И посмотрим, кто прав.
Икари-кун кивнул, и я с удивлением отметила, что ему по душе мысль о сравнении наших уроков. Правда, я даже не представляю, что там сравнивать.
«Очень плохо, что не представляешь. Включи его занятия в план посещения».
Я тоже кивнула донельзя довольной Мисато-сан. В конце концов, это не самая плохая идея.
– Вот и чудно, – подытожила замдиректора, подхватив свой портфель и указывая другой рукой на информатика. – С этим вот пропойцей знакомства не води.
Айда поднял мутный взгляд, вернулся к созерцанию стола и зачем-то открыл ящик.
– Кенске, надеюсь, ты запомнил, – грозно сказала Кацураги уже на выходе. – Еще раз повторится, сведу к директору. Будете понижение в окладе обсуждать.
Она задорно шлепнула за собой дверью, и в методкабинете стало тихо. Айда вздохнул, принявшись доставать из стола бумаги. На нас он внимания не обращал, бумаг было много, и все требовалось заполнить на вчера.
Икари-кун смотрел в окно, за которым гудели лицеисты, и вздрогнул, только когда прозвенел звонок. Я поняла, что тоже все это время просидела молча.
– Аянами… На сегодня все?
– Да.
Белый солнечный диск повис над шерстью леса и двигаться вниз не спешил. Икари-кун встал, снял со стула свою куртку. Помял ее, вздохнул.
– И что мне делать дальше?
Я пожала плечами: я, конечно, примерно представляла, что делают в общежитии в свободное время.
