– Простите меня, я на секунду, – быстро сказал Синдзи. – Вы правы, я должен многое обдумать, но вы только не сомневайтесь: я не убегу.
– Не убежите?
Щека горела, и я едва стояла на ногах.
– Нет. Вы прожили ужасную жизнь, да, мне страшно, но с вами что-то не так. Вы выросли слишком хорошей, Рей.
«Слишком хорошей, – подумала я, стоя у двери кабинета Акаги – Я – хорошая». И, уже открывая эту дверь, я поняла, что Икари-кун сразу же нарушил свое обещание: он убежал, боясь того, что я скажу что-то в ответ на его теплое признание.
Что-нибудь… Правильное.
В кабинет Рицко Акаги я вошла с улыбкой.
– Мари совсем рехнулась на половой почве, – сказала Акаги.
Сегодня она выбрала шреддер. Аппарат полосовал чистую бумагу. Доктор Рицко смотрела на тонкие ленты, терла висок и закладывала новый лист. Я не видела ее трезвой с того момента, как она прописала мне симеотонин.
– Майя совсем рехнулась на почве педагогики, – добавила Акаги, вытаскивая новый лист из пачки. Ноющий звук из шреддера делал свет в комнате желтым. Я застегнула блузку.
– А ты умираешь с улыбкой. Рада за тебя, родная моя.
Пуговицы казались теплыми – теплее, чем должны были быть. «Я умираю», – повторила я про себя. Ничего: теплая пуговица, запах неправильного спирта и тоскливый взгляд – ничего не изменилось.
Я слушала Акаги и представляла себе настоящий мир – тот самый, единственный, который продлевал мое время. Наше время. Микрокосм Икари-куна становился все ярче, все естественнее – или таким его видела я…
«Аска приходила. Справлялась о моем здоровье. Акаги с удовольствием отказала ей в информации. Наверное, на самом деле Аска приходила за чем-то другим».
…Я смотрела в окно, где все не кончался осенний день, где ветки облеплял снег, уже не желающий таять. Я ничего не могла с этим поделать, не могла изменить зимы, не могла выбросить чувство, что это последняя зима. Где-то за этой осенью был закрыт другой лицей, где-то там и те, кто начал это все – «Майнд», NERV, проекты Аски и Белую группу.
Я ничего не могла с этим поделать – здесь.
«Майя сидит взаперти и над чем-то опять работает, а на работе невнимательна. Лоботрясу из 2-А поставила кодеин вместо токоферола».
– Слушай, Рей, – Акаги подняла голову из-за шреддера и щёлкнула кнопкой. Желтый звук прекратился. – Сходи к ней, а?
– Хорошо.
– Хорошо?
Я поправила манжеты и посмотрела в глаза Акаги:
– Да, доктор.
– Ты слышала, о чем речь?
– Да, вы предложили мне сходить к Майе.
– И ты ответила «хорошо».
– Да.
Она склонила голову и будто бы ждала чего-то еще. Я смотрела в ответ и пыталась представить, сколько она выпила.
– Я вот все не пойму, Рей, – протянула доктор. – Тебе действительно все равно? Нет, конечно, я тебя знаю так долго, я помню твои тесты, когда я тебя принимала на учет…
Ее слова уходили в звон. Я понимала, что Акаги Рицко себя накручивает. Что она почему-то поверила в мою уникальность, в то, что я не умру, что за одной моей картой видений будет следующая, а за ней – еще одна. Что Ангелы придут и уйдут, а я буду вписывать их данные в новые бланки.
За окном снова шел снег, и я ничего не могла с этим поделать, но я могла сходить к Майе.
– Простите, – сказала я и указала в потолок. – Майя у себя?
Наверное, я прервала Акаги: мне действительно было все равно.
– Да, – ответила доктор и опустила взгляд. Снова заныла желтая нота. – Скажи ей, что она должна мне за отчет по кодеину.
– Хорошо.
– «Хорошо». Следующий осмотр будет с гинекологией. Ты слишком безразличная для умирающей.
«Она делает больно не мне», – напомнила себе я и пошла в глубину медицинского блока. Если я останусь, она доведет разговор до моих отношений с Икари.
Не хочу, и мне не все равно.
– Еще чаю? – спросила Майя.
Я посмотрела на часы. Время вело себя непослушно: я будто бы привыкла к размеренному времени микрокосма, и теперь не понимала, как движутся стрелки здесь. До семи еще оставалось сорок минут. Чашку чая назад – полтора часа. Ощущение получалось неуютным.
– Нет, спасибо.
Экран ее компьютера был выключен, сам компьютер шумел, а Майя все время улыбалась. Мне казалось, что я вижу за ее спиной крылья, но она ни словом не обмолвилась о работе.
– Спасибо, что зашла, – сказала Майя. – Правда, здорово, что ты вот так запросто находишь время заскочить ко мне.
– В каком смысле?
Она перестала улыбаться, и я все поняла.
– Я хотела сказать, что ты с Синдзи, и ты тратишь время не на него… – начала оправдываться Ибуки, но осеклась и вздохнула.
– Я с Синдзи, – сказала я.
Я видела румянец, прикушенную губу и понимала, о чем речь, но я не хотела заканчивать наш чай на теме моего времени. Пускай и скомканной.
– И как он? – оживилась Майя. – Я в смысле – как человек?
Я молчала. Икари-кун не убежит. Он построил себя на обломках детства, и он сын своих родителей – матери, пытавшейся вырастить сверхчеловека, и отца, которому почти это удалось. И я ему дорога.
– А ты улыбаешься, – сказала Майя. – Все здорово?
Я кивнула, а она вдруг отвернулась, и стало ясно, что ничего не получится.
– Мне пора, Майя. Спасибо за чай.
Ибуки кивнула. Она терла нос, пытаясь спрятать от меня взгляд.
– Ой, знаешь, так смешно получилось, – со всхлипом сказала Ибуки, – днем приходила Мари и составила отчет…
Она говорит, чтобы говорить, думала я. Чтобы не видеть и не чувствовать своих слез, думает, что так все изменится. Время, которое пообещал мне директор, оборачивалось вот этим.
…– Она сравнила ощущение с сексуальным возбуждением, представляешь, ой, – Ибуки снова потянула носом. – И вот она это все выкладывает доктору, ты можешь себе представить?
«Это она о Мари», – поняла я.
– Что она сравнила с возбуждением?
– Ощущение от вашего открытого урока, – прыснула Ибуки и, уже не скрываясь, стерла слезу. – Вот дура, да?
Я невольно притронулась к щеке, на которой еще горел поцелуй Синдзи, вспомнила тот урок. Я снова пережила тепло, воздушную ласку, умиротворенность – но возбуждение? Возбуждение, которое почувствовал медиум в соседнем классе?
Нет.
