Архитектор и монах.

– Я? Террорист?

– Ну, теперь-то можно вслух честно сказать?

– Ну, ладно, ладно, – слабо усмехнулся он. – Пожалуйста. Бывший террорист. Но как я могу их, то есть вас, презирать, если я сам… убежал. Убежал? Нет. Я не убежал. Это Ангел указал мне другой путь, истинный путь. Я никого не осуждаю и не презираю. Осуждать ближнего – великий грех. Но и просто, по- мирскому говоря – как можно осуждать человека за то, что он не революционер? Не герой, не храбрец?

– Да, – сказал я. – Конечно. Тем более что к сороковому году вся оппозиция уже была в лагерях. Социал-демократы, просто демократы, центристы и национал-социалисты.

– Кто-кто? – засмеялся Джузеппе.

– Была и такая партия, – сказал я. – Что тут смешного?

– Да нет, ничего. Я просто вспомнил, как в первый день, когда я привел тебя в кружок Клопфера, ты спросил…

– Да, да, да! – чуть не закричал я. – Конечно, помню! Я спросил: “Будет ли социализм национальным? немецким, русским и так далее?”

– Да, конечно! – сказал он. – Прекрасно помню.

– Вот! И ты мне очень четко объяснил, что никакого “национального социализма” нет и быть не может. Но, однако, нашлись люди, которые разделяли мои заблуждения. Наверное, это витало в воздухе. В общем, была и такая маленькая партия. Немецкая национально-социалистическая. Но они, конечно, были никакие не социалисты. Германская раса, арийская кровь, наследники Зигфрида… Я сам отчасти язычник, я же тебе говорил, но это вообще за гранью разумного. Священная почва, народные корни, да здравствуют блондины, женщины должны рожать по семь детей… Их основатель, некий Розенберг – кстати, из русских! В смысле, из русских немцев, из прибалтийских. Он написал книгу, уже не помню, как называется. Кажется, “Миф и современность”. Или “Мифология нашего времени”. Ну, неважно. Я пытался читать! Прочел страниц двадцать и захлопнул. И поставил на полку; это в магазине было, еще в Мюнхене, до Тельмана. Какой-то малопонятный бред. Как это могли вообще издать? Кто это будет читать? Ужасно написано. Очень путано, но при этом страшно самоуверенно. Типичный самовлюбленный остзеец. Ну и антисемит, конечно. Кругом одни евреи и масоны, плетут козни. Идиотизм. Но вообще-то партия безобидная, маленькая и глупая. Их всех пересажали.

– Ты ведь ненавидишь антисемитов? – спросил он. – Вот и радуйся.

– Джузеппе, не так все просто. Да, я терпеть не могу антисемитов и расистов, и этих параноиков, у которых везде заговор. Но я за свободу слова…

– Для антисемитов? – спросил он даже с некоторой желчью и ехидством, с явным желанием поймать меня на чем-то. – Ты ведь такой защитник евреев! Ты ведь сам, ты ведь говорил, ты на какую-то дольку еврей. Ты обвиняешь русских в том, что они плохо поступили с евреями…

– Не просто “плохо поступили”, – твердо сказал я, – а совершили реальные преступления против реальных евреев. Подтверждено судом. Ничего личного, как говорят англосаксы, – я немножко улыбнулся и снова положил свою ладонь на его руку.

Он тоже чуточку улыбнулся мне в ответ:

– Все-таки у тебя каша в голове. Или ты считаешь, что бывают плохие антисемиты-русские и хорошие антисемиты-немцы?

– Нет. Антисемитизм всегда отвратителен.

– Так радуйся, что этого Розенкранца посадили в лагерь!

– Розенберга.

– Ладно, какая разница… Написал бы Тельману благодарственное письмо! От имени австрийских архитекторов. Там среди вас много настоящих евреев? Не полукровок, не четвертинок, не онемеченных, а вот чтобы без дураков?

– Некоторый процент, – сказал я. – Кстати, они и не слыхивали о таком Розенберге и его теориях. До Вены это как-то не докатилось. Но не в том дело. Не все так просто, – повторил я. – Пока антисемиты не устраивают погромов, вообще пока они реально не вредят евреям, то есть пока они не нарушают уголовный закон – они имеют право высказывать свое мнение. Как и все остальные. Как и я! Я, так сказать, анти- антисемит, имею полное право с ними спорить и даже называть их идиотами и негодяями.

– А если от слов они перейдут к делу? – спросил он. – К погромам?

– Тогда звать полицию. Арестовывать и судить.

– Это англосаксонская зараза, – сказал Джузеппе. – Нам теперь вбивают в голову то же самое. Но нам деваться некуда, мы проиграли, а добрые победители нам помогают. Учат нас, дураков, уму-разуму. Правам и свободам.

– Неважно, чья зараза, – сказал я. – Важно, что это правильно.

– Хорошо, – сказал Джузеппе. – Допустим. А если вот в ту самую минуту, пока будет ехать полиция, они успеют убить двух-трех человек? Что тогда? Ты не пожалеешь, что эту партию вовремя не запретили?

– Я пожалею этих людей. И постараюсь помочь полиции, чтоб задержали преступников.

– Убитым не нужна твоя посмертная жалость! И чтоб ты помогал ловить убийц, им тоже не нужно. Уже не нужно, понятно? Если их убили, им уже ничего не нужно. Им нужно было – нужно было, когда они живы были, – чтоб их не убивали. Им нужно остаться в живых, только и всего. А не рассуждения о демократической процедуре! – мне показалось, что он разволновался.

– Значит, если человек просто антисемит, его за одно это надо сажать в тюрьму? А если человек, наоборот, еврейский националист и высказывает какие-то обратные мысли – дескать, вся беда евреям от немцев? Значит, его тоже надо сажать в тюрьму? Значит, всех надо сажать в тюрьму? И это говоришь ты, монах, священник! – я тоже возмутился и посмотрел ему в глаза. – И ты это говоришь!

– Я не знаю, – вдруг уронил голову Джузеппе. – Я не хочу сажать людей в тюрьму. Но я не хочу, чтоб люди убивали или хотели убить друг друга. Я не знаю, как сделать, чтоб люди друг друга не ненавидели. Я повторяю слова Спасителя: “Любите друг друга”. С амвона, в тихих беседах, в письмах своим духовным чадам. Но я не знаю, как сделать, чтобы они любили друг друга. Я не хочу силой добиваться добра, это ложь. Но я не хочу спокойно смотреть, как растет зло, и ждать, когда оно совершится, а потом звонить в полицию. Это такая же ложь. Я не знаю, что делать.

– И я не знаю, – сказал я. – Я знаю только одно. Сначала сажают национал-социалистов, и все в восторге: “Они же расисты, антисемиты!”. Потом христианских пацифистов, и никто особенно не спорит: “Родину надо защищать!”. А в конце концов арестуют нас с тобой. Просто так. За то, что мы с тобой здесь сидим и обсуждаем разные опасные темы.

– Меня не арестуют, – сказал он. – У меня дипломатический паспорт.

– Значит, меня, – сказал я.

Мы замолчали.

Интересно, что все это время, пока мы спорили, я держал его за руку, и он мою руку чуть пожимал. Мне это стало странно. Я отнял руку и спрятал ее за спину.

– Дофин, – вдруг сказал он. – Вот ты сказал про этого Розенберга: “непонятный бред”. А разве бывает понятный бред?

– Сколько угодно, – сказал я. – Все, о чем мы так горячо мечтали в кружке Клопфера. Социализм и коммунизм! Пролетарская революция.

Да, очень складный, четкий бред. Возбуждающий широкие народные массы.

А потом пришел товарищ Тельман и начал сажать. Политическую оппозицию. Сначала непримиримую, потом умеренную, потом любую. Буржуев. Сначала больших, потом средних, а потом и самых маленьких – которых он, вроде бы, официально разрешил. Но все равно сажал. А также священников, буржуазных профессоров, генералов, аристократов, писателей-модернистов и философов-идеалистов. Тупо и последовательно. Сначала самых ярких и заметных. Потом просто на что-то годных. А потом наивных сознательных рабочих, которые читали Маркса с карандашиком и делали пометки и выписки.

Но мы все-таки ошибались.

Мы думали, что там наверху сидят полные идиоты. Малограмотные пролетарии-выдвиженцы и зашоренные старые коммунисты во главе с тупым и злобным тираном. Но нет. Тельман оказался гораздо