Нет, мой отец погиб не на войне —Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,В эвакуации, в сибирской стороне,Преподавал он физику ребятам.Он жил как все. Как все, недоедал.Как все, вздыхал над невеселой сводкой.Как все, порою горе заливалНа пайку хлеба выменянной водкой.Ждал вести с фронта — писем от меня,А почтальоны проходили мимо…И вдалеке от дыма и огняБыл обожжен войной неизличимо.Вообще-то слыл он крепким стариком —Подтянутым, живым, молодцеватым.И говорят, что от жены тайкомВсе обивал порог военкомата.В Сибири он легко переносилТяжелый быт, недосыпанье, голод.Но было для него превыше силСмириться с тем, что вновь мы сдали город.Чернел, а в сердце ниточка рвалась —Одна из тех, что связывают с жизнью.(Мы до конца лишь в испытанья часОсознаем свою любовь к Отчизне.)За нитью — нить. К разрыву сердце шло.(Теперь инфарктом называют это…)В сибирское таежное селоВползло военное второе лето.Старались сводки скрыть от старика,Старались — только удавалось редко.Информбюро тревожная строкаВ больное сердце ударяла метко.Он задыхался в дыме и огне,Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.Нет, мой отец погиб не на войне,И все-таки война его убила…Ах, если бы он ведать мог тогдаВ глухом селе, в час отступленья горький,Что дочь в чужие будет городаВрываться на броне «тридцатьчетверки»!
В ШУШЕНСКОМ
I. В ДОМЕ ЗЫРЯНОВЫХЯ навек поняла отныне,Стало в Шушенском ясно мне:Людям надобно со святынейОставаться наедине.Помолчать, грохот сердца слыша,Не умом, а душой понять:Здесь Он жил, вот под этой крышей,Эта койка — его кровать.Здесь невесте писал про Шушу,Здесь морщинки легли у рта…Я хочу тишину послушать,А при людях она не та.И когда все уйдут отсюда,И затихнет людской прибой,Я немного одна побуду,Я побуду, Ильич, с тобой…
