Когда супруги остались одни, муж положил руки на плечи Эстер и уткнулся лицом в нежное местечко под ее ухом. Его пальцы принялись ласкать и поглаживать его, и она вздрогнула.
Он заметил это и, оцепенев, смотрел на синяк, до которого только что дотронулся.
Эстер наблюдала за ним в зеркале, ожидая увидеть признаки раскаяния в его выразительных чертах. В этом отношении он очень отличался от ее отца. Хэдли ни при каких обстоятельствах не признавал своей неправоты.
— Ты получила мой подарок? — спросил он шепотом, нежно прикасаясь губами к синяку, пятнавшему безупречную кожу у нее на лопатке.
— Да. — Она жестом указала на место на туалетном столике, куда положила брошь. — Благодарю тебя. Она очень красивая.
— Но меркнет по сравнению с тобой. — Его губы теперь щекотали мочку ее уха. — Я тебя не заслуживаю.
Ей часто приходило в голову, что они заслуживают друг друга. Эстер считала, что за все те случаи, когда Джесс заступалась за нее и принимала на себя всю тяжесть отцовского гнева, она теперь обязана принимать удары на себя, пока сестра, пусть хоть и временно, наслаждается миром в своем счастливом браке. Горчайшая ирония заключалась в том, что когда-то Эстер думала, будто между ней и Регмонтом существует родство душ, поскольку в детстве оба они подвергались отцовским нападкам и унижениям. Но как оказалось, яблоко от яблони недалеко падает.
— Как прошел твой день? — спросила она.
— Он был долгим. И я все время думал о тебе.
Он заставил ее повернуться лицом к себе, и когда она подчинилась, то оказалась сидящей спиной к зеркалу.
Регмонт опустился перед ней на колени, руки его сжали ее икры. Он положил голову ей на колени и сказал:
— Прости меня, моя дорогая.
— Эдвард, — выдохнула она.
— Ты для меня все. Никто не понимает меня так, как ты. Без тебя я бы пропал.
Она дотронулась до его влажных волос, провела по ним пальцами.
— Ты перестаешь быть собой, когда выпьешь.
— Верно, — согласился он и потерся щекой о ее бедро, покрытое синяками.
— Я не могу с собой совладать. Но ты знаешь, я ведь никогда не причиню тебе боли намеренно.
Ни в одном из своих домов они не держали спиртного, но он без труда находил его всюду. По словам приятелей, в подпитии Эдвард становился веселым и компанейским, забавным и приятным, и это продолжалось до тех пор, пока он не возвращался домой, к ней, и тогда его демоны вырывались на волю. Его слезы промочили ее сорочку и панталоны.
Он поднял голову и посмотрел на нее покрасневшими глазами.
— Ты сможешь меня простить?
Каждый раз, когда он задавал ей этот вопрос, ей становилось все труднее отвечать. Обычно он был прекрасным мужем. Нежным и внимательным. Он баловал ее подарками и знаками внимания и любви, писал ей нежные письма и знал все, что она любит. Он слушал ее, когда она говорила, и помнил все, чем она восхищалась.
Но очень быстро Эстер поняла, что при нем следует высказываться с большой осторожностью насчет своих предпочтений, поскольку он так или иначе сделает непредсказуемые выводы. А временами он становился монстром.
В душе Эстер еще оставался уголок, где таилась отчаянная нежность к сладостным воспоминаниям о счастливом начале их брака. Однако одновременно она и ненавидела мужа.
— Моя бесценная Эстер, — бормотал Эдвард, пока его руки поднимались вверх к ее талии. — Позволь мне заслужить твое прощение. Позволь поклоняться тебе и обожать тебя, как ты заслуживаешь.
— Пожалуйста, милорд. — Она сжала его запястья. — Нас ждут на балу у Грейсонов. И моя прическа уже готова.
— Я не испорчу ее, — пообещал он самым нежным и обольстительным тоном, некогда способным увлечь ее и ввергнуть в плотский грех в любом месте, где бы они ни оказались: в карете, в алькове и в любом уголке, где они могли бы обрести хоть немного уединения. — Позволь мне!
Регмонт смотрел на нее затуманенными глазами. Он был весь жаркая страсть. Когда дело доходило до его склонности к любовным утехам, слово «нет» он не принимал.
Несколько раз Эстер пыталась его урезонить, будучи не в силах выдержать мысль о том, что он дотронется до нее даже с нежностью, но Эдвард впадал в такую ярость и так упивался ею, что ей приходилось пожалеть о том, что она не согласилась. И в этих случаях он все равно добивался своего, считая, что все искупает ее ответная страсть, которую он умел в ней зажечь. В конце концов, считал он, раз она способна наслаждаться их близостью, это означает, что она ее хотела. Но Эстер, пожалуй, предпочитала боль от ударов его кулаков тому унижению, которое испытывала от предательства собственного тела.
Эдвард сорвал с нее панталоны, потом скатал и стянул чулки. Его большие ладони накрыли ее колени и раздвинули их. Его дыхание ласкало нежную кожу внутренней стороны ее бедер.
— Как ты прелестна, — восхищался он, раскрывая ее складки, исследуя ее пальцами. — Такая нежная, и сладостная, и розовая, как раковина.
Граф Регмонт был всем известным дамским угодником до того, как сделал предложение Эстер. Он приобрел свой эротический опыт, используя руки, рот и член в большей мере, чем кто-либо другой и чем считалось допустимым. И когда он пускал в ход опыт и таланты, тело Эстер всегда предавало ее. Как ни старалась она гневаться на него ради собственной безопасности и душевного спокойствия, его упорство оказывалось сильнее.
И тратил ли он на это минуты или часы, значения не имело.
Он снова и снова доказывал свою способность управлять ею, лаская языком ее сокровенную плоть. Эстер тщетно пыталась противиться наслаждению, закрывала глаза, стискивала зубы и вцеплялась руками в края мягкой табуретки. И когда ее тело сотрясалось в последней судороге наслаждения, на глазах у нее выступали слезы.
— Я люблю тебя, — шептал он яростно.
Регмонт возобновил свою чувственную атаку, побуждая Эстер откинуться назад и раскрыться еще полнее. Когда его язык вторгся в нее, ее сознание обратилось к темной вселенной, отделенной от тела. Это было хоть и слабым оправданием, но она ему обрадовалась.
— Готовьсь!
Бет подняла глаза к палубе, будто могла видеть через дощатый настил внезапное оживление и суматоху команды.
— Господи, что все это значит?
Джессика нахмурилась и отложила книгу. Была середина дня, и она осталась в своей каюте, чтобы поразмыслить над своим все возрастающим влечением к Алистеру Колфилду.
Было нечто пугающее в этом медленном и осторожном изучении человека, к которому ее явно тянуло. Он был так далек от жизни, к которой она привыкла с детства, от обстановки, в которой ее воспитывали, что ей было трудно представить, насколько он подходит ей, если не считать кратковременного и преходящего наслаждения. Это очарование им могло оказаться опасным, принимая во внимание, сколь дорога была для нее ее репутация.
И дело было не в том, что она могла бы стать чьей-нибудь любовницей, если бы даже у нее хватило
