увидеться, не подумайте, что я обещал выступить его ходатаем, но я вас прошу.
— Нет.
Майкл Ричард, очевидно, решил не вмешиваться.
— С ним не хотят здесь знаться, никто не хочет, — продолжает Чарльз Россетт. — Это инфернальное одиночество… только вы одна, по-моему, не разделяете… досаду, которую вызывает его присутствие, так почему же, я не понимаю…
— Видите ли, — говорит она, — вы ошибаетесь, я не нужна ему. Мало ли что он сказал, эти его крики прошлой ночью… он просто напился.
— Воспринимайте его как идею, — молит Чарльз Россетт, — не более того, маленький ад идеи, которая придет однажды и опечалит вас на короткий миг… вы ведь можете себе это позволить…
— Нет, я не могу.
— Почему он хочет тебя видеть, как ты думаешь? — спрашивает наконец Майкл Ричард.
— О! Может, он вообразил во мне доброту, снисходительность какую-то…
— О… Анна-Мария…
Майкл Ричард встает, подходит к ней — она ждет его, опустив глаза. Он обнимает ее обеими руками, потом вдруг отпускает, отстраняется.
— Послушай, — говорит он, — и вы тоже послушайте, вице-консула из Лахора, я уверен, нам надо забыть. Мы не будем вдаваться в причины этого забвения. Мы можем сделать только одно — вычеркнуть его из нашей памяти. Иначе… — Он сжимает кулаки. — Иначе нам грозит большая опасность, мы… по меньшей мере мы…
— Скажите же.
— Больше не узнаем Анну-Марию Стреттер.
— Кто-то здесь лжет, — говорит Чарльз Россетт.
Чарльз Россетт думает про себя, что сейчас уйдет, вернется в «Принц Уэльсский», потом в Калькутту, что он видит их в последний раз. Он кружит по комнате, снова садится, не сказав ни слова. Она подает ему виски, он выпивает залпом.
— Прошу прощения, — говорит Майкл Ричард, — но вы так нарываетесь…
— Кто-то только что солгал, — вновь заводит ту же песню Чарльз Россетт.
— Не думайте больше об этом, — просит Анна-Мария Стреттер, — и не держите на него зла.
— Так вы не из-за Лахора?
— Нет, не из-за этого.
— Из-за другого?
— О чем речь? — спрашивает Майкл Ричард.
— Я не понимаю, — отвечает она, — не знаю.
Майкл Ричард сел на кровать. Она подходит к нему, затягиваясь сигаретой, гладит его волосы, опускает голову ему на плечо.
— Он должен жить как жил, — говорит Анна-Мария Стреттер, — и мы, со своей стороны, тоже должны жить дальше.
Чарльз Россетт хочет уйти, она удерживает его.
— Не думайте о нем больше. Он очень скоро уедет из Калькутты, мой муж сделает все необходимое.
Чарльз Россетт резко оборачивается. Очевидность ослепляет, как вспышка.
— Ах, и правда, это невозможно, совершенно невозможно, — выпаливает он, — знать это… жить… разве можно любить вице-консула из Лахора… какой бы то ни было любовью?
— Вот видите, — говорит она. — Заставь я себя встретиться с ним, Майкл Ричард не простил бы мне этого, да и никто бы не простил… Я могу быть собой, здесь, с вами, только… теряя время, как сейчас… вот видите.
— Это все, что здесь есть, — смеется Майкл Ричард, — Анна-Мария Стреттер, и только.
— Из-за чего же все-таки? — не унимается Чарльз Россетт.
— Ради нашего душевного спокойствия, — говорит она.
Большой вентилятор гоняет теплый воздух, насыщенный водой и запахом мелиссы. Никто не уходит. Снова душная ночь. Анна-Мария Стреттер дает им выпить, тоже кружит по комнате. Шум моря усилился, и она тревожится за Джорджа Кроуна и Питера Моргана. Они совсем было собрались выйти взглянуть, и тут слышат лодку — три гудка. Море будет бурное до тех пор, пока не разразится гроза, объясняет Майкл Ричард, они причалят у отеля, не надо их ждать. Чарльз Россетт интересуется: по их мнению, роман Питера Моргана будет хорошим, как он думает?
— Вы очень молоды, скажите мне? — спрашивает она.
Никто не уходит, они остаются с ней, подле. Наступило молчание — не в первый раз, Чарльзу Россетту это уже знакомо, прошлой ночью и в конце ужина, — нет, не потому, что пора расходиться, и не оттого, что нечего друг другу сказать. Она вышла в парк. Чарльз Россетт встает, хочет пойти за ней, снова садится. Она возвращается, включает вентилятор на полную мощность: как жарко нынче ночью! — да так и остается стоять посреди комнаты в его жутковатом пыхтении, закрыв глаза, опустив руки. Они смотрят на нее. Она выглядит худой в черном пеньюаре, веки крепко сжаты, куда-то исчезла ее красота. В каком нестерпимом блаженстве она пребывает?
И вот то, чего Чарльз Россетт, оказывается, сам того не зная, ждал, происходит. Неужели? Да. Это слезы. Они капают из ее глаз и катятся по щекам, маленькие, блестящие слезинки. Майкл Ричард молча встал и отвернулся.
Кончено, слезы уже высохли. Она чуть повернула голову к окну. Чарльз Россетт не видит ее. Он и не хочет ее видеть, словно хмель ударил в голову, словно распространяется запах — запах плачущей женщины. Они остаются, они здесь, ждут подле нее, она ушла, но скоро вернется.
Майкл Ричард оборачивается и тихонько зовет:
— Анна-Мария.
Она вздрагивает.
— Ах, я как будто уснула. — И добавляет: — Вы были здесь…
На лице Майкла Ричарда написано страдание.
— Иди сюда, — говорит он.
Она идет к нему, словно и вправду вернулась, и оказывается в его объятиях. Ах, вы были здесь. Она в Венеции, ее вдруг слышно сейчас, издалека, очень издалека, она идет по улице, невидимая, только звук шагов, встречает кого-то, он не из них, другой, незнакомый: вы здесь, какая удача, какой сюрприз! Это вы, мне не снится, правда вы, я вас едва знаю; она добавляет еще что-то о холодном, таком неприятном ветре в то утро, но Чарльз Россетт его не слышит, он не долетает сюда, на этот остров. У незнакомца, который ее слушает, белое лицо вице-консула из Лахора. Чарльз Россетт отгоняет образ безумия.
— Так-таки и уснули стоя?
Она смеется. Майкл Ричард ласкает ее. Она уселась на него, высоко подняв ноги.
— О! Почти, признаюсь…
— Я слышал вас, так странно, будто бы на улице в Венеции.
Майкл Ричард обнимает ее всю — как она помолодела сейчас, в этой детской позе, обмякшая, у него на коленях, он целует ее изо всех сил и отпускает. Она подходит к окну, открывает его, смотрит, потом идет к кровати, ложится.
Майкл Ричард встает, тоже идет к кровати, приближается к Анне-Марии вплотную. Ее тело словно лишилось привычного объема. Она совсем плоская, легкая, закостеневшая, как покойница. Глаза закрыты, но она не спит. Даже лицо неузнаваемо, оно изменилось, съежилось и состарилось. Она вдруг стала другой, той, какой была бы, будучи некрасивой. Она открывает глаза и смотрит на Майкла Ричарда, зовет его: ах, Майкл…
Он ей не отвечает. Чарльз Россетт тоже встал и теперь стоит рядом с Майклом Ричардом, оба смотрят на нее. Опущенные веки подрагивают, слезы не льются.
По-прежнему слышен шум моря, там, внизу, на краю парка, и шум грозы, которая пришла наконец. Она смотрит на грозу в открытое окно, все так же лежа, между их взглядами. Чарльз Россетт сдерживается, чтобы не позвать. Кого? Ее, наверно. Что это за желание?
