Шкипер отозвал Махмуда в сторону и что-то ему строго выговорил. Смиренно выслушав шкипера, Махмуд молча поднял с палубы кнут и для разогрева мускулов несколько раз нанес удары кнутом по палубе, проимитировав процесс наказания. При этом он опасливо посматривал на меня и старался близко ко мне не подходить.
Острая боль резанула спину, словно рваный осколок стекла проехался по ней сверху донизу, оставив за собой красный рубец. Я почувствовал, как этот рубец начал заполняться кровью, которая, собравшись внизу спины, тонким ручейком устремилась на палубу Раздался гортанный оклик шкипера, в этот момент я был сосредоточен на боли в спине, что не понял, почему он прервал наказание сразу после первого же удара. Но моя надежда, что наказание ограничится одним только ударом, исчезла без следа, когда один из матросов быстро притащил и подстелил под меня огромный кусок промасленной материи. Стало понятно, что шкипера больше беспокоил порядок и чистота на палубе, а не мои муки и страдания. В этот момент в моем сердце и душе родилась дикая ненависть к мучителям, я мысленно поклялся, что, когда наступит момент и я смогу отомстить этим людям за свои мучения и страдания, то моя рука не дрогнет. За первым ударом последовал второй..., третий... которые были уже более болезненными, чем самый первый удар. Может быть потому, что в душе я все же готовился к этим ударам кнута и ожидал появление боли, но должен признать, что реальное проявление боли от ударов кнута по спине воспринималось более болезненно.
Махмуд оказался настоящим садистом и наносил удары, стараясь, чтобы ремень кнута ровно ложилось на поверхность кожи спины вдоль хребта спинного мозга, одновременно на все протяжение от основания шеи до ниже некуда. Но самую страшную боль и повреждения телу приносил фол, этот тонкий сыромятный ремешок на конце ремня. Он при качественном замахе и ударе мог развивать сверхзвуковую скорость, а Махмуд, хоть и был по жизни не вполне нормальным человеком, кнутом пользовался на высоком профессиональном уровне. И когда ремень ложился на поверхность спины, то он в момент скольжения по коже, глубоко прорезался кожу, оставляя за собой рваную и глубокую кровавую борозду, быстро заполнявшуюся кровью. Фол и крекер с грузилом из свинца рвали в разные стороны ровную борозду, остававшуюся от ремня кнута, вырывая из спины кусочки мяса, полоски кожи и ошметки мускулов.
Я чувствовал, как ремень кнута касался моего тела в районе лопаток спины, в поясе и по бокам тела, и постепенно это касание ремня начинало жечь кожу на спине. Ожог следовал за ожогом, удар - за ударом. Вначале удары наносились с равными промежутками, во время которых я только успевал сделать вдох или выдох, но эти чередования давали мне возможность передохнуть и запрятать боль от предыдущего удара в глубину подсознания. Когда фол с крекером рвали мое тело, то боль охватывала все тело и требовалось время, чтобы нейтрализовать. Кровавых рубцов с рваными ответвлениями на спине становилось все больше и больше, вначале рубцы строились аккуратными рядами, затем они начали пересекаться, иногда ложась на спину крест на крест. Пока спина и задница не превратились в одну сплошную рану и не стали темно-красными от крови. В этот момент я почувствовал, что еще какая то сила помогает мне переносить боль и не терять много крови. Когда первые ручейки крови стали течь по поверхности моей набедренной повязки, то они впитывали эту кровь и возвращали в мой организм.
Не знаю каким образом, но Махмуд догадался, что я привык к его равномерно наносимым ударам кнутом и на тридцатом счете он изменил технику нанесения удара, стал наносить их рваной чередой. Охвостье фола и крекера стало более глубже зарываться в кожу спины, разрывая на ошметки мясо и мускулы, со спины во все стороны полетели кусочки и полоски мяса одновременно с брызгами крови.
Боль теперь не концентрировалась в отдельно взятом месте, а расходилась по всему телу. Я не успевал от нее бежать и прятаться в подсознании. Она накатывалась неравномерными волнами и каждая последующая волна приносила все большую и большую боль. Я уже не стонал, а захлебывался в криках боли и отчаяния. На сороковом ударе я спекся, боль подавляла основные жизненные процессы, но мне очень хотелось жить и ради того, чтобы остаться живым, я был готов пойти на все, даже на предательство и, если потребуется, то был готов и убить человека. Если бы Махмуд не получал бы такого удовольствия от работы палачом, а внимательно наблюдал бы за состоянием жертвы. Если бы он сумел бы вовремя остановиться и прекратить наказание, почувствовав, что его жертва морально и физически сломлена, то я до конца жизни был бы его рабом, но он не остановился и не прекратил порку в тот критический момент.
Махмуд не был нормальным человеком, он продолжал работать кнутом, словно робот нанося удар за ударом, к этому моменту превратившись от вида и запаха крови жертвы в дикого зверя. Даже такая, казалось бы, очень простая работа палача оказалась не под силу этому недочеловеку. Он так и не сумел правильно оценить ситуацию и прекратить экзекуцию в тот момент, когда жертва была морально и физически сломлена. Он даже не заметил того, что после сорокового удара раб потерял сознание и продолжение наказания превратилось в убийство. Под конец порки, когда палач большей частью работал по инерции, удары наносились беспорядочно и неприцельно. На пятидесятом ударе Махмуд завершил свою трудную работу палачом.
А раб повис на козлах, борясь за свою жизнь и с натугой пытался протолкнуть в легкие очередной глоток живительного воздуха. Но легки, как и многие другие внутренние органы этого человека, были отбиты ударами кнута и уже не могли в должной мере обеспечивать организм и кровь человека кислородом. По всей очевидности, этот кусок мяса, а не человек доживал последние минуты своей жизни.
Шкипер не выдержал, в последние минуты экзекуции подошел к месту наказания и, широко расставив ноги, а руки спрятав за спину, молчаливо наблюдал за тем, как Махмуд завершал порку. Несколько раз он порывался остановить, прекратить это безобразие, до глубины своей души пораженный жестокостью палача Махмуда. Но каждый раз мысль о бессмысленной смерти Чистена, который был одним из лучших матросов экипажа и которого, разумеется, убил не этот замухрышка-раб, останавливала его, ведь кто-то должен был понести наказание за совершенное преступление. Честь шкипера судна потребовала наказать раба, как выбор меньшего из двух неравных зол, Махмуд был свободным человеком и членом экипажа - следовательно востребованным человеком на судне. Но сейчас, глядя на неестественно вывернутое тело раба, безвольно повисшее на козлах, шкипер был уже не столь уверен в правильности своего решения.
Придворный Маг султаната Гурам в эту ночь так и не прилег, постель осталась невостребованной, радуя глаз своей белизной и девственностью. Над изголовьем кровати всю ночь прогорел ночник, Придворный Маг любил почитать на ночь глядя, а на столике около кровати стояла большая фаянсовая кружка с яблочным сидром, который маг любил хлебнуть перед сном.
В эту ночь к фаянсовой кружке он так не притронулся!
После беседы с Повелителем султаната Айрон Филдинг, это было истинное имя придворного мага, весь вечер и большую часть ночи провел за письменным столом. Он снова и снова просматривал записи, перечитывал протоколы, полученные от главного тюремного контролера, и просматривал записи изображения на янтарном камне.
Вот уже более полутора десятка лет Айрон Филдинг занимал пост придворного мага султаната Гурам. Профессия чародея и этот пост давали ему немало преимуществ даже перед знатными людьми в государстве. Как придворный маг он нес ответственность за внешнеполитические отношения султаната Гурам с другими странами и государствами Восточной и Западной Империй, а также отвечал за вопросы межрасовых, культурных и религиозных отношений. И, разумеется, мимо него не проходил ни один вопрос или документ, в котором затрагивалось бы искусство магии. В других государствах люди, подобные Филдингу, занимали высшее посты и называли себя министрами иностранных дел или первыми министрами-советниками своих правителей.
Айрон Филдинг же довольствовался постом и титулом простого придворного мага, чрезвычайно гордился этим обстоятельством и своим положением при дворе Повелителя султаната Гурам, с которым к тому еще и поддерживал приятельские отношения. Но ни разу во время дружеских или задушевных бесед с приятелем он не затрагивал вопроса о своем повышении или получения более высокого придворного чина. С момента своего появления в султанате Гурам он выполнил немало поручений Омара Эль-Нассара, личного и государственного характера. Блестящий ум, аналитический подход к решению проблем позволил ему раскручивать такие политические узелки и уникальные замыслы других интриганов, благодаря чему
