Летные дневники. Часть шестая

зафиксировалась 1,25 – это за весь заход, несмотря на болтанку: я не мешал машине самостоятельно исправлять крены, не дергал тангаж, и хотя мы болтались как дерьмо в проруби, общие волны болтанки обтекали нас плавно. Короче, я себя вслух отругал, экипаж тактично промолчал, и только Филаретыч отметил мою самокритичность как положительное командирское качество. Нет, надо таки летать чаще. 21.01.  Выходной день, т.е. я дома один. Выходной от людей, пусть даже родных и близких. Обязаловка с утра есть: что-то приготовить на обед. Ну, готовлю. Чем-то трогают за душу стихи Ду-Фу: Всю жизнь я стремился Уйти в одиночество, в горы. И вот уже стар, – а свое Не исполнил желанье. Давно бы я бросил Служебные дрязги и ссоры, Лишь бедность мешает мне Жить в добровольном изгнанье. Потребительская корзина у нас где-то около двух тысяч. Мы с Надей зарабатываем шесть. На троих – только-только, на грани нищеты. Вчера на проходной, гляжу, сидит Слава Д., мой бывший замкомэски еще на Ан-2. Старый, лысый, в очках… списанный пилот, которому на пенсию не прожить. А больше, со своими примитивными жабрами и хвостом, мы, летчики, ни на что на земле не годимся. Я потихоньку забываю музыку. Слушать слушаю, а играю все реже. Костенею. Не до игры. С грустью вспоминаю пьяные застольные годы – годы моего расцвета, когда я верил. Все было впереди, жизнь была легка, я пил ее и не напивался. Вот тогда – игралось и пелось. Иной раз, в согласии хора, горло пресекалось пьяной слезой: как прекрасен мир! Да мир все равно прекрасен! Не надо искать оправданий, не надо искать пути, – это не мой удел. Вспомни нынешнюю золотую осень, Вася. И то ощущение острого счастья жизни. Вот и все. Ты гармонично живешь? Вполне. Тридцать часов налета обеспечивают тебе три тысячи деревянных и свободное время? Обеспечивают. Руки гудят от работы в гараже? Гудят. Баня есть? Есть. Пишешь свою мемуарию? Нравится? Ну что еще надо. Мишка рядом покусывает за кончик авторучки, мурлычет и просит зарыться носом в его чистую и теплую шерсть.  Жизнь прекрасна. А тревожные мысли – только необходимый противовес. Нельзя жить безмятежно: только в сравнении осознаешь свое счастье. И не надо никому завидовать. 22.01. Банный день. Мне близок шукшинский Алеша Бесконвойный.  И я так же вот просыпаюсь с праздничным ощущением: «будет!» – как в молодости ждал с этим чувством свидания с любимой. Что делать – всякому времени свои радости; теперь для меня свидание – с баней. Будет! Я не тороплюсь. Я выпрягаюсь. Поделал мелочи по дому, теперь собираюсь. Размочил старый веник, он еще на один раз сгодится; дал стечь воде, завернул в старую газету. Тапочки, мочалка, шапка и рукавицы, мыло, шампунь, пихтовое масло. Полотенце не забыть. Отдельно – чай. Пока закипает вода, набираю в особую кастрюльку лечебных трав: мята, подорожник, мать-и-мачеха; листовой чай для заварки. Брусники размял. Варенья смородинового пару ложек. Термос, воронка, ситечко. Ритуал. Вчера навкалывался в гараже молотком и зубилом: выколачивал и подгонял для выгнившего угла колесной ниши деталь сложной конфигурации. Рубил, клепал, творил, пел песни, потом нажарил на конфорке печки картошки с салом, достал из погреба огурчики, бутылку того самого «Агдама», налил себе стакан – и полчаса наслаждался легким хмелем, едой, отдыхом, уютом у печки и чтением газет трехлетней давности. Боже, как давно это было: Политбюро, социалистический выбор, задачи партии по работе с молодежью, Афганистан, землетрясение в Армении, какие-то ферганские события… А у меня жизнь из одних наслаждений. Газет на этот год мы не выписали ни одной. И как же ж хорошо-то! Там грузины граждански воюют… да пусть хоть все друг друга перестреляют. Я знать ничего не хочу, что есть на свете еще какая-то Грузия. Я иду в баню. А грузины там, или филиппинцы, сами решат свои проблемы. Им моя баня – до фени. Оно, может, и лучше так. Надоело, когда тебя берут за шкирку и суют носом в каждую задницу. Так что годик отдохнем от прессы и вообще от информации. И сбережем этим себе здоровья лет на десять. Будет баня! 24.01. В эскадрилье с меня не слезли, и с начала февраля планируют посадить мне на левое кресло молодого командира Чекина… с моим экипажем. Ну, уговор такой, что откатаю Чекина, возьму следующего; пока его откатаю, Чекин с моим экипажем налетает свои первые 200 самостоятельных часов, ему сформируют постоянный экипаж, а мне возвратят моих Филаретыча и Алексеича.  Ну а Саня Тихонов пошел пока по рукам: такая планида. Может, к тому времени подойдет и его очередь на ввод, да что загадывать. В юанях это обернется мне где-то на 700 деревянных больше, а если учитывать, что налет у рядовых сейчас в среднем часов по 30, а мне на ввод Чекина дают месяца три и сто пятьдесят часов, то я и налетывать буду больше других. Ну, это вроде как плюсы, а о минусах я уже писал выше. Ладно, попробую вкус инструкторского хлеба. Немного лестно поначалу, но я достаточно знаю нашу кухню, чтобы особо не восторгаться. Ну а сегодня возили меня на тренажере с правого кресла, чтобы технологию работы вспомнил. На днях дадут четыре захода на самолете – и в путь. Пока же завтра лечу в Москву. Практически ничего не меняется. Тот же экипаж, та же работа со вторым пилотом, только я справа, а он слева, но он уже КВС-стажер, и мы все начеку. Но мы и всегда начеку, а работаем спокойно и доброжелательно. Школа Солодуна. Прочитал пару рассказов Грина, и в голове почему-то смутно стала определяться одна мысль. Вот я, много, честно и тяжело работающий мужчина, радуюсь тому, что в магазинах стали появляться товары, а мне достаточно много платят, чтобы я мог позволить себе  их приобретать, как и дорогие продукты. Но сознание того, что кому-то, многим, эти блага не по карману, что они и появились-то в магазинах не потому, что их стали больше производить, а потому, что многим не купить… Не купить потому, что зарабатывают мало, что не очень способны, не талантливы, пристроились, думая, что обхитрили жизнь, либо кому просто не повезло, а кого  дурит и обдирает государство. Чем виноваты их жены и дети, почему они должны страдать – и уступать мне, много, честно и тяжело работающему, уступать моей семье, моему ребенку? Неужели в этом справедливость жизни? Или их отцы и мужья не много, честно и тяжело работают? Вот сознание всего этого вызывает во мне стыд. И все-таки умом я понимаю: в этом – биологическая справедливость жизни. Выживает сильнейший, приспосабливаемый, гибкий, жестокий, равнодушный. Но еще больше в нашей жизни сытых захребетников. И они живут еще лучше, и их полно во всем мире. Видимо, таков тоже закон жизни: они выкарабкались. Они сумели приспособиться, выжить и выдрать кусок изо рта ближнего, оставив голодными  его жену и ребенка. И им – не стыдно. 27.01.  Слетал в Москву, и сразу же тренировка с правого сиденья. Попков дал мне одну посадку, сказал «хватит» – и я допущен к работе внештатным пилотом-инструктором, с правом ввода в строй молодых командиров и с дополнительной оплатой пол-оклада. Никакого дискомфорта от правого сиденья я не ощутил, без труда мягко сел под сверлившими спину взглядами новичков-вторых пилотов: знай наших. Боря К., пару лет побыв в кооператорах на пенсии и вернувшийся за штурвал, установил себе железную дверь, и тут же, в одном из первых рейсов, был ограблен, обворован до нитки: дверь явилась признаком зажиточности, и пока он летал, а жена куда-то ушла, дверь ту профессионально вскрыли и вынесли все, вплоть до шампуней, примерно, тысяч на 180. Мы с Лешей Пушкаревым, нищие пилоты, пролетавшие 25 и 30 лет соответственно и живущие на одной площадке, решили в свой коридорчик железную дверь не ставить, не дразнить собак, а поставили стеклянную. Да и то: каждая собака знает о нашем богачестве. 30.01.  Слетали в Москву последний раз с Сашей Тихоновым. Ну что, летать он научился, вполне сносно сажает, а нынче выдал мне и идеальный взлет, и идеальную посадку. Что ж, я доволен: школа Репина и Солодуна действует. Теперь пусть идет в любой экипаж, мне не стыдно, если спросят, с кем летал, кто учил. 3.02.  С Оксаной моей нынче на сессии произошел казус. Всегда она сдавала экзамены не ниже чем на четыре, а больше на пятерки; упорным трудом, неизбежной зубрежкой медицинских  терминов и добросовестнейшим отношением к учебе удивляла не только нас. И тут – последний в сессии экзамен, мы в случайном разговоре  заикнулись об этом хорошей нашей знакомой, профессору; она между делом пообещала подстраховать, мало ли что. Ну, спасибо, конечно, да не надо, зачем… ребенок все равно добросовестно учит… Теперь не подвести бы профессора… На экзамене вышло так, что профессор уехала в командировку, но просьбу ее передали  тете-преподавателю, и та, закусив удила, не только не смотря на просьбу, а прямо вопреки ей, завалила ребенка. Ну, переживания, комплекс неполноценности, обида… хотя Оксана знала материал очень хорошо. Вернулась профессор, удивилась. Теперь уж просьба профессора – профессору, зав. кафедрой: принять экзамен персонально. Оксана снова зубрила, с дрожью в сердце пошла на пересдачу; зав. кафедрой  предварительно позвонил той преподавательнице, она охарактеризовала Оксану отрицательно. Ну, собрался консилиум, и стали пытать студентку, подряд два часа. А у нее – от зубов все отскакивает. Ребенок действительно знает материал, да еще и сверх программы, да еще и думающий студент… Короче, можно ставить шестерку, но порядок такой, что пересдача – не выше четверки. Да бог с ним, главное – отстояла себя, показала товар лицом, полностью опарафинив ту тетю, что ничтоже сумняшеся завалила чуть не лучшую студентку факультета. Пошла слава… Ну, ребенок доволен. Самоутвердился. А я вспоминаю, как сам сдавал в свое время. Как заходили преподаватели с других кафедр послушать, как сдает этот курсант, и засиживались...  Это было торжество