Черниченко. Это роман о надвигавшейся на перестройку атмосфере всеобщей слежки и о куполе, которым соседние страны накрыли нашу, чтобы тоталитарная зараза не расползалась. Лева сказал, что только сейчас разглядел провидческое начало романа. Как ни приятно слушать подобное, но расцениваю его скорее в качестве запоздалого комплимента.
Утром заглянул к Стояновскому. Там сидели архитекторы, с которыми я делал эскиз будущего проекта института, и Харлов. Значит, что-то, наверное, получается со строительством нового корпуса. Дай-то Бог. Но почему меня не зовут обсудить мою же идею? Все это как-то подловато, меня оттеснили от участия во внутренней жизни института, ну и хрен с вами, но ведь не только обидно, но и непрактично – я мог бы еще принести пользу. Вообще, сложилось ощущение какой-то большой бюрократической таинственности, которая заполонила институт. Никакой информации не поступает даже на ученый совет.
В три часа я уже приехал на метро в больницу. Положение к лучшему меняется очень медленно. Опять немножко – 10 шагов – походил с В.С. по палате. Посадил ее на стул возле раковины, и она сама чистила зубы и мыла руки.
Из больницы, сделав пересадку на «Третьяковской», повез в «Юность» верстку. Поговорили с Эмилией Алексеевной о разных литературных делах, в том числе о повести Самида, которую редакция не хочет печатать. Потом – в институт.
На выпускном экзамене блистательно, чуть ли не получив двойку, проваливался мой Каверин. Светлана Викторовна с укором мне об этом сказала, на что я ей ответил, что я-то учил хорошо, потому госкомиссия и оценила его диплом на отлично, а вот деканату надо было спрашивать с мальчика за каждый прогул, тогда и не пришлось бы за него краснеть. Ведь общеобразовательные предметы – это забота деканата.
Бегал на почту отослать Марку «Дневники». За пересылку взяли на двадцать рублей больше, чем стоит книга – 440 рублей.
Вечером напротив Театра Пушкина, то есть рядом с институтом, догорала машина, дорогой «мерседес». Когда я вышел ворота, чтобы посмотреть, откуда дым, пожарные уже протянули рукав через бульвар от доронинского МХАТа. Полилась вода, и стали трещать, рассыпаясь, автомобильные окна.
По дороге домой слушал по «Маяку» рассказы Привалова о «маршах несогласных», о том, почему у Германии меньше энтузиазма по поводу строительства газопровода через Балтику, и о саммите в Самаре.
На службе нашел запискуот В.И. Гусева.
Жутко трогательно, но день завтра – забит под завязку
На обратном пути, была не была, заехал в баню. На даче не парился уже месяца два, кости истомились. В бане в принципе все знакомо, но сильно повысили цены. У дежурной взял тапочки, простыню и сдал на хранение документы. С собой в раздевалку прихватил и второй том Кюстина: буду, как в молодости, читать между заходами, чтобы не частить с парилкой. Вот так у меня раньше, лет в тридцать пять, очень хорошо писалось – и публицистика, и проза. Фраза, абзац медленно обдумывались, а потом все говорили, что Есин, дескать, пишет одним махом.
Кюстин – это особая статья, читаю, отмечаю страницы, потом сделаю выписки. Каждый работает, как может. Жаль, что в эти выписки заглядываю реже, чем следует. Каждое такое возвращение к прочитанному тексту очень будоражит сознание, заставляет вновь погружаться в атмосферу напряжения собственной диалогической мысли, которая сопутствует чтению. Сейчас, когда прошел практически последний семинар и обязательного чтения стало меньше, я Кюстина читаю и в метро. Он, конечно, западник, но ему нравятся русские. Он даже как-то отдельно вычленяет, именно исконно славянский тип.
Кстати, именно в этот раз почему-то возникла еще одна идея, связанная с формой изложения. Может быть, некий студент или студентка пишет курсовую по Кюстину и удивляется, как полуторавековой текст точно ложится на сегодняшний день. В защиту Кюстина. Надо, кстати, прочесть отзывы на эту книгу Герцена.
Ну, да ладно, не затем я вписываю в дневник сюжет о бане. В недавнем разговоре со мною Апенченко недаром сказал, что, конечно, это не только дневник, но и роман. А разве я это скрываю, я об этом даже и писал, вернее первым сказал это о своих дневниках – роман совпадений и дней. Так вот, когда я расплачивался с дежурной, она посчитала так: 160 рублей тапочки, простыня и хранение плюс 30 за то, что вы на десять минут задержались. Побойся Бога, дорогая, сказал я, какие там десять минут. Я давно уже смекнул, что и тапочки, и «хранение», и, может быть, эта сдаваемая на прокат без единого квитка или чека простыня – все это самодеятельность персонала. И тут, наверное от обиды, у не очень молодой дежурной вырвалось сокровенное: «Берете вы простынь или не берете, а с каждого билета я должна начальству отдать 50 рублей». Не хочется нажимать, но, похоже, коррупция, действительно, разъела все государство.
У метро «Бабушкинское» на столбе висит объявление: «Сдам комнату. КАВКАЗ не рассматривается». Это, естественно, не национализм, который, в принципе, русским не свойственен. Это уже современный бытовой опыт от столкновения с джигитами. Кому-то не заплатили, тайно съехав, где-то не спускали за собой унитаз, полагая, что и так хорошо, где-то поговорили по междугороднему и не признались. С русскими это, конечно, тоже может случиться, но свое, конечно, не так пахнет.
Последнее время я стал слушать «Эхо Москвы», получилось это случайно, хотя В.С. давно слушает по своему маленькому приемничку именно эту станцию. Вскоре я понял, что «Маяк», при всей его, казалось, крутизне, это, конечно, ангажированный голос власти. «Эхо» сегодня рассказывало о коррупции, которая пронизала все стороны нашей жизни. Мне бы надо записывать, кто говорит, но какая бездна в России замечательно умных и наблюдательных людей. Власть, конечно, знает, как к ней относится население, но она отчетливо представляет, насколь велико терпение русского народа.
Приехал домой, вынул из почтового ящика газеты, мечтая о грибном супе, которого у меня в холодильнике большая кастрюля. Пока грел, начал с «Литературки», но статьи покойного Петра Алексеевича Николаева, написанной еще в прошлом году о литинститутском издании моих дневников, нет как нет. Лене Колпакову об этом уже давно не напоминаю, но сам довольно паскудно по этому поводу думаю. Да, уже не ректор, у газеты и у друзей теперь другие приоритеты.
На этот раз номер газеты, кажется, интересный. Вечером прочту первым делом статью Ии Савиной. Огромный материал, на полосу, Ф.Ф. Кузнецова, опять про Шолохова. Суп доел, газета в хлебных крошках на столе. Надо во что-то парадное себя одевать: в 4.30. начнется очередное заседание клуба Н.И. Рыжкова,
