тёмною, грохочущей змеёю этого рокового поезда.
…Малая Вишера…
Заколебались сигнальные огни, звучат переклички стрелочников, мелькают их тёмные очертания на путях…
Паровозы вовлекли вагоны в тупик — набрать воды и двигаться дальше, на Царское Село, где есть надежда на спасение.
Но сделать этого не удалось.
Мучимый неустанной тревогой, Николай вошёл в столовую, где застал почти всю свиту на ногах, несмотря на то, что ещё не было трёх часов утра.
— Что случилось? Отчего мы здесь так долго стоим? — прозвучал его тревожный вопрос.
— Вот… такая телеграмма, ваше величество, что…
Воейков подал листок: «Приказываю оба литерных поезда отправить не в Царское Село, а прямо в Петроград. Комендант Николаевского вокзала поручик Греков».
Тяжело опустившись на стул, царь глухо произнёс:
— Значит, серьёзное возмущение?.. П о р у ч и к Греков распоряжается Петроградом… Командует всеми… и мною?!
Смущённый Воейков решился, наконец, подробно доложить о телеграмме комиссара Государственной думы, о том, что поезд литеры «Б» не может двигаться дальше и что паровозы его испорчены. Царский конвой в настоящее время окружает паровозы этого поезда, чтобы кто-нибудь не испортил их тоже. Надо свернуть куда-нибудь… на другую линию. Может быть, там, подальше от столицы…
— Да, да, наверное. На Псков… — оживляясь, приказывает Николай…
Пока идёт подготовка к отправлению поезда, государь сидит, угрюмый и непонятный, почти не слушая, что говорят ему окружающие люди.
А говорят, что народ признал власть временного комитета Государственной думы, что образовано новое министерство из лиц, общим доверием облечённых… Что войска, как волны в бурю к твёрдым берегам, катят к стенам Таврического дворца, откуда раздался народный голос:
— Николай II объявляется низложенным, и власть переходит ко всему народу державы Российской!..
Ничего не слышит, не хочет слышать Николай… Молчит угрюмо.
Прошло мучительно долгие полчаса — поезд литеры «А» загромыхал, скользя по рельсам, постукивая на стыках колёсами; в первом от паровоза вагоне разместили взвод солдат железнодорожного батальона с небольшим запасом рельсов и шпал на случай, если путь впереди окажется испорченным.
Перешли на линию Виндавской железной дороги; и недалеко от станции Дно, получившей теперь всемирную историческую известность, поезд нагнала очередная тревожная весть: царскосельский гарнизон перешёл на сторону нового правительства. Императрица, покинутая последними защитниками, обратилась с просьбой к Родзянке и к исполнительному комитету Государственной думы, чтобы её и детей оберегли от всяких случайностей, возможных в такие дни… Жандармский дивизион и полиция, за небольшим исключением, признали власть революции…
— В Москву, — решительно бросил Николай Воейкову. — Как полагаете? Мрозовский[134] говорил, что Москва нас всегда отстоит!..
— Сейчас я отдам приказания, ваше величество!
Вот, наконец, и Дно; здесь по прямому проводу была получена весть из Москвы, безотрадный ответ на тревожные запросы:
«Московский гарнизон целиком перешёл на сторону народа. Представители старой власти арестованы. Революционные полки признали власть нового правительства».
Прочитав известие, Николай поднял голову и спокойным голосом проговорил:
— Надо проехать к генералу Рузскому… На Псков дорога, как вы говорили, ещё свободна… Попытаемся!
Вскоре на станции Дно остановился другой воинский поезд, в котором ехало около тысячи георгиевских кавалеров, «карательный отряд» генерала Иванова, только теперь нагнавший царский состав.
«Георгиевцы» догадывались, куда и зачем их везут, и между собою уже решили, что против своих не пойдут.
Генерал, спрошенный Николаем на предмет надёжности отряда, бодро ответил:
— Будьте спокойны, ваше величество! Хоть пешком, но мы доберёмся до столицы. Там — все рабочие и запасные из мужиков… Какие это войска…
— Помоги вам Бог! — подхватил Николай. — Знаете: я уже вконец измучен. Если бы только уцелели в руках этих мужиков мои дети и жена… Я, так и быть… если все хотят, я отрекусь от престола… Уедем с семьёй в Ливадию… там много цветов. А я так люблю цветы… Пусть правит Михаил… как знает. Кстати, у него большая партия… его, кажется, многие готовы поддержать. Пускай…
— Не будет этого, ваше величество! — решительно возразил Иванов. — Всё образуется! Головой ручаюсь. Ну, конечно, уступки кой-какие придётся сделать… Ответственных министров или как там… Пока! А стихнет буря, можно будет подтянуть вожжи…
— О, на уступки я готов… Я всегда говорил, что я готов. Но меня уверяли… Александр Дмитрич (Протопопов. —
— Ваше величество решили ехать к генералу Рузскому. Это — самое лучшее теперь! — решительно отозвался Иванов на вопрос Николая, в котором звучало отчаянье. — Армия не выдаст своего верховного вождя. Если генерал Алексеев не мог послать крупного отряда из фронтовых армий, то Рузский сумеет это сделать, я уверен…
— А если нет? — нерешительно прозвучал вопрос.
— Гм… тогда уж не знаю…
— Есть ещё один последний, спасительный ход, — вмешался в разговор Воейков. — Безусловно, можно верить Вильгельму, его письмам, которые привезла Васильчикова, что он воюет не с Николаем II, а с Россией, население которой и есть первый враг и разрушитель надежд династии Романовых… Стоит открыть Минский фронт немцам… Война сразу будет покончена. Разбитые полки уйдут по домам с поджатыми хвостами… немцы усмирят петроградскую чернь, всю эту сволочь… И трон вашего величества будет стоять ещё прочнее прежнего…
— Ну нет! — забормотал полупьяный Нилов. — Этого сказать нельзя. Если немцы войдут сюда, они уж не выйдут и заграбастают себе половину России… Этого не надо!
— Какую там половину? — живо возразил Воейков. — Ну, оставят за собой Курляндию… Польша, пожалуй, будет подчинена прусскому кнуту… Тогда вспомнит о русском самодержавии… Будет каяться, что не ценила прежних благодеяний России, платила мятежами за любовь… А настоящая Россия — останется во власти своего царя… Сплочённая, сильнее прежнего, будет процветать под державой Романовых…
— Нет, — нерешительно, словно в раздумье, заговорил Николай. — Вот и Григорий Ефимыч иногда советовал мне также пустить немцев. Кончить войну, заключить сепаратный мир… Это можно было сделать ещё тогда, когда германцы стояли под Варшавой и здесь волновался народ… Но я не согласился… Предать родину… союзников… Нет, нельзя! Лучше я потеряю власть, но до конца не изменю договорам. Это было бы позорнее всего!
Разговор оборвался.
Поезд Николая Иудовича Иванова — тронулся к столице, а литерный поезд «А» — к Пскову.
Первого марта поезд генерала Иванова остановился у царскосельской станции. Весть об этом поезде с быстротою молнии облетела город и донеслась до Александровского дворца.
Не прошло и десяти минут, как перед генералом-спасителем уже стоял посланец Алисы Гессенской, дворцовый комендант князь Путятин[135], запыхавшийся, растерянный и обрадованный в одно и тоже время.
