истории именем, способным воздействовать на воображение масс. Я обопрусь о народ подобно Писистрату, Цезарю, Нерону. Это азбука любого узурпатора. Слепое насилие даст мне в руки возможность безнаказанно творить все, что заблагорассудится, а авторитет народа освятит все мои деяния. На самом деле народу плевать на изобретенную вами легальность, на ваши конституционные гарантии.
Партии я заставил замолчать, а теперь вы увидите, как я буду действовать далее.
Возможно, вы не забыли тех правил, что я выдвигаю в своем труде о государе, там, где речь идет об удержании захваченных территорий. Узурпатор государственной власти оказывается в положении захватчика. Он вынужден устраивать все по-новому, ликвидировать государство, уничтожать граждан, менять образ жизни.
Такова цель. Но в современной ситуации ее можно достичь только окольными путями, двусмысленными средствами, ловкими комбинациями и по возможности не применяя насилия. Поэтому существующие институты я не буду уничтожать непосредственно, но неприметно завладею ими всеми и нарушу механизм их действия. Так я по очереди поступлю с прессой, судоговорением, выборами, личной свободой, школами. Через голову существующих законов я введу совершенно новое законодательство, не отменяя старого: сначала я оттесню его на задний план, потом заставлю исчезнуть полностью. Это мои основные действия, а теперь я в подробностях расскажу вам об их осуществлении.
Как жаль, что вы не прогуливаетесь более в садах Ручелли[26] и не проповедуете там это прелестное учение, как огорчительно, что потомки лишены возможности слышать вас.
Утешьтесь. Для того, кто умеет читать, обо всем этом сказано в книге о государе.
Оставим это. Итак, вы захватили власть. Ваши действия?
Сначала — великие шаги, затем — маленькие.
Итак, сначала — великие.
Успешное ниспровержение существующей власти — еще не все. Партии по большому счету не считают себя разбитыми. Еще не ясно, насколько хватит энергии узурпатора; его захотят испытать и поднимутся против него с оружием в руках. Тут и настанет момент начать террор против всего общества, который заставит содрогнуться самые отважные сердца.
Что же вы намереваетесь делать? Вы ведь сказали, что испытываете отвращение к кровопролитию.
Нельзя допускать ложной гуманности. Общество под угрозой и имеет право защищаться. Неумолимая твердость и даже величайшая жестокость только предотвратят новое кровопролитие в будущем. Не спрашивайте меня о конкретных действиях. Но нужно, чтобы ужас раз и навсегда сковал сердца людей, а страх вселил в них покорность.
Да, вспоминаю, вы проповедуете это в своей книге о государе, рассказывая об ужасающих деяниях Цезаря Борджиа в Чезене.[27][28] Вы остались прежним.
Нет, позже вы поймете, что я поступаю так только по необходимости, сам страдая от этого.
А кто же будет проливать кровь?
Армия! Исполнительная власть государственного правосудия, руку коей жертвы не обесчестят никогда. Две цели величайшей важности будут достигнуты с применением армии для акций подавления: с одной стороны, с этого момента на веки вечные она станет враждебной гражданскому населению, которое она безжалостно карает; с другой стороны, ее судьба будет неразрывно связана с судьбой ее предводителя.
И вы полагаете, что пролитая кровь не падет на вас?
Нет, потому что властитель в глазах народа не имеет ничего общего со злодеяниями солдатни, которую не всегда, как известно, легко утихомирить. Ответственность за это понесут генералы, слуги, исполнявшие мои приказы. Но они — уверяю вас — будут верны мне до последнего вздоха; они-то очень хорошо знают, что их ждет, если не будет меня.
Это, стало быть, ваше первое мероприятие в качестве единовластного правителя. А второе?
Макиавелли
Не знаю, обращали ли вы внимание, сколь важны в политике мелочи. После того, о чем я вам только что поведал, я велю чеканить на каждой новой монете свой портрет и пущу в обращение множество таких монет.
Посреди государственных забот это будет, однако, ребячеством.
Вы так полагаете? Вы никогда не были практиком власти. Отчеканенное на монете лицо — знак самой власти. Сперва найдутся гордецы, которых это повергнет в ярость, но постепенно все привыкнут. Даже враги моего правления будут вынуждены носить в кошельке мой портрет. Совершенно очевидно, что вскоре люди станут смотреть на черты, запечатленные на основе всякого благополучия и удовольствия, гораздо снисходительнее. С того дня, когда мое лицо появится на деньгах, я — король.
Согласен, эта мысль для меня нова. Но оставим это. Вы ведь не забыли — народы нового времени имеют привычку издавать конституции, гарантирующие их права. Ваша основанная на насилии власть, планы, которые вы мне изложили, не отступят ли они перед конституцией, все основы, максимы, принципы которой противоречат вашим принципам правления?
Я издам другую конституцию, вот и все.
И вы считаете, что это не составит никакой трудности?
Какие еще трудности? Больше нет никакой воли и никакой власти, кроме моих, опора моя — народ.
Это так. Но у меня остается одно сомнение: после того, что вы мне рассказали, я сомневаюсь, что ваша конституция станет памятником свободы. Вы считаете, что одного-единственного разрешенного насилием кризиса, одного-единственного успешного государственного переворота довольно, чтобы лишить народ всех его прав, завоеваний, институтов и принципов, которыми он привык руководствоваться в жизни?
Простите! Не так скоро. Я ведь сказал вам: народы — как люди, видимость влечет их сильнее истины. В области политики это правило, которому я буду следовать, не рассуждая. Будьте добры, перечислите-ка мне еще раз принципы, которым вы придаете первостепенное значение, и вы увидите, что, против ваших ожиданий, они меня вовсе не смутят.
