установок. Они были характерны для последнего десятилетия правления Екатерины II и принадлежали западным «мартинистам», сторонникам течения, призывавшего к активному вмешательству в политику. Екатерина II полемизировала со сторонниками этого учения, обзывая их «мартышками». За ней обличения «мартышек», то есть сторонников масонского авторитета Сен-Мартена, повторял и Г. Державин. Любопытно, что Пушкин в статье о Радищеве и его «Путешествии…», написанной в обстановке, когда хвалить этого писателя, «хуже Пугачева», означало подставить свой журнал, называет Радищева «мартинистом», но в то же время воздерживается называть его «масоном», что в глазах николаевской эпохи было бы просто неосторожно. Николай I, после шока декабристских выступлений, как известно, ввел для офицеров обязательную клятву в том, что они не являются членами масонских лож, считая это несовместимым с честь русского офицера. Вместе с тем Пушкин дает высокие оценки искренности и других душевных качеств и устремлений Радищева.
Нельзя не увидеть критическое начало, которое присутствует в «Войне и мире» в отношении масонского движения. Толстой отмечал духовную пустоту и цинизм большинства тех, кто примыкал к масонству. Пьер подразделял всех масонов «на четыре разряда». «К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых «исключительно таинствами науки ордена, вопросами о тройственном наименовании бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова».
Себя и себе подобных Пьер причислял ко второму разряду, «ищущим…», не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющимся найти его.
«К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Вилларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми, богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе».[76]
Эти выводы перекликаются с теми, к которым приходил еще основатель российского масонства И. Елагин.
Но наиболее полно ощущение от соприкосновения главного героя романа с масонством передано в следующем отрывке: «Пьер… по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из-под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте».[77]
Работая в архивах российского масонства, находившегося в эмиграции, я ознакомился с докладом об отношении Льва Толстого к масонству, с которым на заседании ложи выступил известный историк и масон Бурышкин. Не без сожаления он отмечал, что, несмотря на близость ряда моментов в мировоззрении писателя масонским понятиям, Лев Толстой все же не был масоном, а излагал события и факты жизни своего героя с точки зрения литератора, исследователя эпохи.
Основной урок морали Пьер Безухов в момент наиболее тяжелых испытаний черпает не от своих «братьев», а берет от Платона Каратаева, крестьянина и христианина. Писателя даже упрекали за «каратаевщину», называли непротивленцем.
Любопытно отношение Льва Толстого к декабристам. Одно время он увлекся темой декабристских выступлений и ездил в Петербург собирать материал для романа о декабристах, но потом охладел к замыслу. Почему? С. А. Берс, брат жены писателя, писал, что «Лев Николаевич разочаровался в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после французской революции. Если все это было привитое и не создано на чисто русской почве, Лев Николаевич не мог этому симпатизировать».
Думается, что декабристы отражали несколько другую часть настроений французского масонства, а именно его радикализм, отчего им и симпатизировали враги крепостничества и самодержавия в лице Пестеля и Рылеева. Скорее декабристское движение вобрало в себя как раз влияние самой французской революции, которое хотели перенести на российскую почву. Вряд ли эмигранты из аристократии могли вдохновить тех, кто возглавлял восстание на Сенатской площади. Им «цареубийственный кинжал» по определению был враждебен, равно как и гильотина, которой был казнен французский монарх. Но часть рассуждений С. А. Берса, а именно то, что Толстого не убеждал заимствованный, инородный для России, характер установок декабристов, безусловно, заслуживает внимания. Кстати, оно совпадает с замечанием писателя А. Виноградова относительно «импортных моментов» в идеях и практике Николая Тургенева, который был одним из идеологов движения декабристов.
Небезынтересно обратиться к оценкам другого большого русского писателя Ф. М. Достоевского. Достоевский не раз касался темы масонства, особенно ее религиозно-этической стороны. В «Братьях Карамазовых» принципиальное место занимает легенда о Великом инквизиторе (поэма Ивана), которую рассказывает Иван Карамазов своему брату. В ней отражены элементы мифа масонства о Великом Архитекторе, строителе Иерусалимского храма. Подобно тому, как на заседаниях ложи свое место занимает Библия, на самом деле извращенная теми, кто на нее ссылается, так и в сцене беседы Великого инквизитора присутствует тот же прием, а именно стремление воспользоваться именем Христа, чтобы не отпугнуть верующих и привлечь их к поддержке масонских воззрений. (Сам термин «великий инквизитор» соответствует названию высшей, тридцать третьей ступени «шотландского» масонства.) Прием сознательной двусмысленности нередко встречается в масонских текстах.
В «Опросе английского масона», фрагменты которого приводит И. Г. Финдель в «Истории франкмасонства от возникновения его и до настоящего времени», например, записаны такие вопросы и ответы:
«— От кого вы производите свою главу?
— От того, кто выше вас.
— Кто на земле выше вольного каменщика?
— Он, который был поставлен на самый высокий трезубец Иерусалимского храма».[78]
Любопытный анализ «поэмы Ивана» дает В. Е. Ветловская в своей статье «Творчество Достоевского в свете литературных и фольклорных параллелей». Имя Христа используется масонами для подмены одного другим. На деле имеется в виду завоевать доверие людей, чтобы заставить их поклоняться дьяволу. В самом деле Великий инквизитор говорит Христу: «…мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их (людей. —
«В поэме Ивана, — пишет В. Ветловская, — Великий инквизитор говорит Христу: «И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с
«Тайный начальник»… — продолжает Ветловская, — не тот, «который был поставлен» (то есть Христос), но тот, который, искушая Христа соблазном власти, его «поставил…» «Отрицая Христа и указывая на дьявола, как на своего истинного наставника. Великий инквизитор не слишком далеко ушел от некоторых сокровенных тайн масонов».[79]
Действительно, ряд исследователей задолго до Найта указывали на сатанические аспекты легенды об Адонираме и Соломоне. А. Н. Веселовский, например, утверждал, что «храм Соломонова» был построен с помощью Асмодея, демона гнева и похоти. В течение семи лет строительства тот и был главным зодчим.[80]
Отношение Ф. М. Достоевского к теориям Ивана Карамазова угадывается в реплике, вложенной в уста брата Алеши. После того как он услышал поэму, Алеша назвал Ивана масоном.
Думается, что между охлаждением Толстого к теме после поездки в Петербург, где он смог выяснить также и связи ряда декабристов с французскими ложами, и теми выводами, которые сформировались у него
