себя, как под кайфом от счастья.
Потом мы сели в белый лимузин.
Егор Ехал в другом лимузине, в точно таком же. Назад мы возвращались бы уже вместе…
Длинный свадебный кортеж растянулся вдоль центральной улицы столицы, каждая машина сигналила, поднимая такой рев, будто через город шефствовало огромное стадо слонов.
Машина Егора поравнялась с моей, стекло опустилось и я увидела своего любимого.
Мы обменялись воздушными поцелуями.
Последними поцелуями в нашей жизни…
Лимузин невесты приехал на несколько минут раньше.
Я ждала его у входа в ЗАГС.
Вот появился и он.
Вышел из машины.
Счастливый, в белом смокинге, светящийся просто неземным светом.
Я по-привычке залюбовалась, с трепетом и гордостью понимая, что он – мой.
И внезапно прозвучало два выстрела.
Обе пули попали просто в сердце.
Егор упал замертво.
Послышались крики. Я закричала тоже. Рванулась к нему, но меня кто-то попытался удержать, боясь, что стрельба возобновится.
Я отшвырнула от себя нескольких человек с такой легкостью, словно они были тряпичными куклами.
Что происходило дальше, я уже не помнила.
Открыла глаза и увидела потолок своего номера.
Мама дремала в кресле. Папа в прихожей с кем-то разговаривал.
Я поднялась, совершенно не ощущая земли. Не пошла, а поплыла, как нечто бестелесое… Вошла в ванную и заперлась. Залезла в джакузи и бритвой Егора вспорола себе вены.
Я не чувствовала ни боли, ни страха.
Вообще ничего.
Кровь потекла быстрыми густыми потоками, слишком темная, слишком густая…
Я знала, что вместе с ней из меня выходит жизнь, а это значило, что скоро я увижу своего любимого… И теперь нас ничто не разлучит.
Разлучить могла только смерть.
А сделать это дважды она не сможет…
Какое же разочарование постигло меня, когда вновь открыв глаза, я не увидела Егора.
Только белый потолок.
Белую комнату.
Я с ужасом поняла, что мне не дали уйти!
Закричала… но звука не последовало.
Стала вырываться…но движений не последовало тоже.
Появилась медсестра и что-то уколола…
Придя в себя в следующий раз, я поняла, что привязана.
Перед собою увидела лицо отца – серое, со щетиной, измученное бессонницей.
Он же видел только отсутствующий взгляд.
И мне снова что-то укололи.
Через какое-то время я проснулась уже в другой комнате, но такой же – белой. Руки были свободны. Санитарщица позвала отца, он тут же примчался и стал объяснять, что я в особенном месте, что здесь он всегда будет рядом.
Какая честь!
Моя личная, изолированная палата!
Никто, кроме отца, матери и медсестер туда не входил.
Я продолжала сидеть, как призрак, как фикция – и ни на что не реагировала. Никого не слышала, не воспринимала.
Отец принялся за меня с фанатизмом.
Думаю, он даже применял гипноз.
Что-то все таки подействовало. Через несколько месяцев я стала произносить какие-то короткие звуки, фразы.
Папа караулил круглосуточно, но мать перестал ко мне пускать – ее саму не долго было довести таким зрелищем.
Бесчисленные сеансы, беседы, уколы…
Оставаясь в одиночестве, я кругами ходила по комнате, настойчиво выискивая предмет пригодный для самоубийства.
Бесполезно.
Все тщательно предусмотрено.
Как-то при разговоре с отцом (правильнее – при очередном сеансе), я вдруг с отвращением поглядела на свои ногти и спросила, почему мне не делают маникюр, что меня это раздражает и все такое. Закатила настоящее представление. Он просто вынужден был привести маникюрщицу.
Предварительно меня чем-то накачали, рядом стоял санитар, но я все четко соображала.
Нужно было выловить момент, чтобы украсть у девушки какой-нибудь инструмент.
И вот случай представился.
Она старательно наносила лак, но на второй руке ногти уже подсыхали. Я увидела ножницы и схватила их…
Разве я могла понимать, насколько замедлены все мои движения? Не успела дотянуться до своей цели, как уже лежала на спине, придавленная санитаром к полу.
Поднялся переполох, вызвали отца.
Наконец он догадался, что я все равно что-нибудь соображу, выгрызу себе вены зубами, если понадобится.
Поэтому меня еще очень долго держали привязанной.
Время шло.
Папа понемногу приводил меня в «чувства».
Религию даже подключил, внушая, что таким способом я вообще никогда не встречусь с Егором. Буду навечно наказана, неприкаянно блуждая со своим горем между мирами, и нигде не найду приют…
Что таким образом я убью еще троих людей: его, маму, бабушку. Без меня им не жить. Они зачахнут и умрут от скорби.
Я согласилась вести себя разумно. Дала клятву отцу, что никогда, не при каких обстоятельствах не повторю своих попыток.
Он обменял эту клятву на мою свободу.
Однажды я обнаружила в своей комнате книги и компьютер. Стала много читать, копаться в интернете.
В одной из книг нашла очень грубые ошибки перевода и зачем-то написала об этом в издательство. На мейл пришел ответ с просьбой представить свой вариант перевода.
Так я превратилась в переводчика.
Это дело незаметно засосало меня с головой. Больше ничто так не отвлекало от мук, от дум, от палаты…
Я могла выходить, когда захочу и куда захочу, но предпочитала не покидать своего «жилища».
