Комната понемногу обрастала всеми необходимыми предметами.
Днем я стала спать.
Ночью переводить.
В один прекрасный день папа вошел в мою комнату и сказал:
– Ты здесь уже год и семь месяцев. Оставаться здесь дальше просто нет необходимости. Так может, попробуешь вернуться в жизнь? Эта комната никуда не денется, ты же меня понимаешь? Мир за этими стенами стал для тебя другим, и я не обещаю, что все будет просто, но тебе стоит попробовать.
К его бесконечной радости, я не возражала. На следующий же день переехала в квартиру, которую родители подарили мне в честь выздоровления.
Поначалу меня пугал шум улицы. Но позже я обнаружила много прелести в том, что могу в одиночестве, стоя на балконе, созерцать ночь, обозревать перекресток и прильнувшие к нему клумбы, слушать шорох травы и листьев…
Конечно, не сровнять с тем видом, что имела моя спальня в гостиничных апартаментах, но зато – не белая холодная палата с зарешеченными окнами…
Белый цвет по всем признакам должен был стать теперь отталкивающим.
Но я по-прежнему его любила.
Егор всегда говорил, что это мой цвет. Цвет невинности. Что у меня слишком невинная душа, и поэтому ее следует надежно беречь.
Не знаю, насколько мне удавалось это без него.
Мало-помалу я внедрялась в так называемую «жизнь». Продолжала заниматься переводами. Не вспоминала о своем несчастье, чтобы не нарушить данную родителям клятву, а так же сохранить свою душу…
Они сами избегали всяческих напоминаний об этой теме.
Так я и жила…скорее во сне, чем наяву.
Пока не случилось убийство Мирославы Липки.
Пока я не увидела ее лица на фотоснимке – того счастливого и мертвого лица.
И пока не появился Кирилл со своей просьбой.
С напоминанием.
И не расшевелил во мне глубоко спрятанных тлеющих углей.
Вырвал меня из дремы, вернул в действительность.
В мою страшную, непримиримую действительность...
Он не сразу понял, что со мною происходит.
Я билась в истерике, кричала не своим голосом, захлебывалась слезами.
Обнаружила, что лежу посреди гостиной на полу, в подобном на эпилептический приступе. А он рядом. Тоже на полу. Обнимает меня и пытается утешить.
Проходит время и я замолкаю, только продолжаю вздрагивать, дышать рывками…
Потом и это проходит тоже.
Наступает незаметно ночь.
Мы лежим на полу. Кирилл не отпускает меня, не оставляет одну.
Наверное, я ему за это благодарна.
Он не позволит мне сорваться. Я очень надеюсь, что он не позволит мне сорваться. Со стороны ведь всегда страшнее, чем если сам…
Я страшно его напугала. Он не предполагал, что я могла носить в себе целый вулкан. Наверняка, чувствует себя виноватым.
Но и это пройдет…
Часть третья.
Глава 24
Память прошлого, как злой Джин, неумолимо вырвалась на волю.
Все таки выждала сокровенный момент, подкараулила лазейку, внедрилась на всех правах хозяина моей души и нанесла свой решающий удар.
Мне снова стало все равно, держат ли мою голову руки медсестры, вонзается ли в руку игла. Все равно – голодная или сытая, больная или здоровая, мертвая или живая.
Потому что только одно обстоятельство, один неизбежный факт способно было принимать и учитывать мое сознание с придельной ясностью.
ЕГО НЕТ!
ЕГОРА БОЛЬШЕ НЕТ!
Я ЕГО НИКОГДА НЕ УВИЖУ!!!
На свете не было ему равных. Я не знала человека добрее, нежнее, прекраснее…
Он был достоин самой великой, самой бесценной, самой безмерной любви, которая только могла существовать во вселенной. Почему же его настигла самая непостижимая, самая невиданная и непримиримая несправедливость?!!
Почему ему достались обе пули? Разве вторая не предназначалась по праву мне – его половине?
Может, кто-то другой вынес бы эту боль, свыкся.
А я не могла!
Я не могла жить без него. Не могла противиться тому водовороту, в который попала душа. Меня просто больше не существовало.
Все смешалось во мне и перепуталось.
Я больше не знала, кто я. Кто такая Анна Гром?
Слишком долгая тьма, как непреодолимый серый туннель, одиночество…
И вот теперь - внезапная вспышка света!
Перевернутая вверх дном память, словно через линзу фотообъектива: мрачные лица, обреченные взгляды, холодные стены, долгие пустые беседы. Прозрачный мир, прозрачные люди. Вместо голов у них блюдца с губами, вместо слов – только гул!
Я же, как сувенирная игрушка внутри стеклянного шара, которую, если встряхнуть хорошенько, можно привести в движение, создав иллюзию кратковременной жизни. В действительности – нет никакого дела до жизни внутри и до жизни снаружи. Пустышка. Живая пластмасса. Никакого ощущения реальности.
И что теперь?
Голова – тяжелый обух.
Тело будто наполнено чадом.
Я лежу на полу и дыхание дается с трудом, как у тонувшего, только что выброшенного на берег. Но я
