куртизанки необязательно сама должна стать куртизанкой, что благородство заложено в самой натуре человека, а не достается ему в наследство. Что ее музыкальные способности — это великий и бесценный дар и что страшный грех и невежество разменивать такой талант на деньги и смешивать его с грязью.
Учитель Рам Дин преподавал Суман с одиннадцати до шестнадцати лет. Она стала прекрасно говорить, читать и писать на английском языке, читала, понимала и могла объяснить, если требовалось, стихи на урду. Кроме того, она неплохо знала хинди. Мать радовалась способностям дочери. Музыке и танцам Суман учили с детства, красотой и добрым характером ее щедро одарили родители, она получила прекрасное воспитание. Теперь девушка была во всеоружии, чтобы увлечь любого раджу или наваба, видного правительственного чиновника или богача подрядчика. Рекой к ней польются богатства, навеки исчезнет нищета!
Суман тяжело вздохнула. Ей было жаль маму, но что она могла поделать с собой? Не могла она стать на тот единственный открытый для продажных женщин путь, который ведет к богатству и роскошной жизни.
…Однажды мать вернулась с базара и услышала в комнате дочери странный стук. Она вошла и увидела Суман, пишущую машинку и учителя Рам Дина, показывавшего, как надо печатать.
— Что здесь происходит? — спросила она.
— Ваша дочь хотела научиться печатать… — и Рам Дин умолк.
— Это я вижу сама. — Мать опустила на стол сумку с овощами и стала позади стула Суман. — Учитель Рам Дин! Вы старше меня. Я не хотела бы быть с вами невежливой, но мне не нравится тот путь, на который вы толкаете Суман. Пожалуйста, не приходите больше и заберите с собой машинку. В этом доме она не нужна.
Учитель Рам Дин был удивлен, ошеломлен, растерян. Он внимательно вглядывался в лицо матери. На него нашло какое-то оцепенение. Казалось, будто он онемел. Но Суман протянула руки, схватила машинку, поставила ее себе на колени и сказала:
— Нет.
— Нет? — закричала мать.
— Господин Рам Дин говорит, что хорошей машинистке нетрудно найти приличное место.
— Место?!! — еще громче закричала мать. — Так учитель Рам Дин готовит тебя к службе? Вы хотите, чтобы Суман стала клерком, учитель Рам Дин?
Учитель Рам Дин ничего не сказал. Он протянул руку и взял стоявший в углу зонтик, дрожащими руками раскрыл его, встал и уж тогда ответил прерывающимся от волнения голосом.
— Бог свидетель, что я хочу лишь одного: чтобы Суман была счастлива. И я уверен, что путь, на который хотите толкнуть ее вы, счастья ей не принесет.
— Выходит, вы лучше знаете мою дочь, господин учитель?
Уходя, Рам Дин погладил Суман по голове и сказал:
— В жизни бывает и так, что давшие жизнь не слышат голоса души своего ребенка, а посторонние слышат его, ближние не чувствуют биения сердца, а чужие — да. За всем этим стоит близость родственных душ. Я знаю, что Суман согласится голодать, дробить камни на мостовой, просить милостыню, но не пойдет по указанной вами дороге. В этом я уверен.
— Хорошо, хорошо, а теперь можете идти. Я больше не нуждаюсь в ваших советах, а она — в уроках. И в будущем, пожалуйста, не заглядывайте в эту дверь. Когда голодаешь, то ни бог не приходит на помощь, ни родственные души. Я уже слишком много слыхала об этом. Приберегите свои советы для других, господин учитель! Получите свое жалованье.
Мать вытащила из кошелька три бумажки по десять рупий и швырнула их к ногам учителя. Тот рассмеялся, зонтом отодвинул их в сторону и медленно-медленно пошел из комнаты.
Сердце Суман разрывалось от горя и гнева, но она не склонилась перед матерью. Ни одна слезинка не скатилась у нее из глаз, она не показала даже своего огорчения. Она ведь даже не могла попрощаться с учителем Рам Дином. Она знала, что учитель обойдется без ее последнего привета, не обидится на нее. Про себя она уже решила, что сходит к нему, если учитель не сможет навестить ее сам. Его дом недалеко отсюда, она знает адрес. Она пойдет, когда-нибудь обязательно навестит его. Но это будет, когда она встанет на ноги, когда заживет жизнью всеми уважаемой женщины…
Суман тяжело вздохнула. Родство душ. Действительно, отношения между нею и учителем Рам Дином можно было объяснить только родством душ. Но как они были недолговечны. Лишь несколько коротких детских лет…
Потом ей вспомнился день, когда мать отругала мальчишку — разносчика газет и запретила ему приносить газеты в их дом. Суман всей душой любила этого мальчика. О, если бы у нее был такой брат! Вдвоем они сумели бы заработать себе на жизнь. Он был горец, почти светлокожий, в лохмотьях, худой, с глубоко запавшими глазами. Ввалившиеся щеки и заострившийся подбородок еще больше подчеркивали его худобу. Но глаза блестели живым, умным блеском. Он торговал газетами и этим зарабатывал на хлеб себе и своей младшей сестренке, которую продолжал водить в школу. На каждом экзамене она была первой, и это доставляло мальчику безграничную радость. Сам он учился в вечерней школе, где не приходилось платить за обучение. «Газеты, газеты, газеты!» — разносился по утрам его голос.
Однажды Суман по ошибке дала ему шесть лишних монет. Он побежал вниз, пересчитывая на ходу деньги, потом вернулся и постучал в дверь. Суман уже успела закрыть ее.
— В чем дело?
— Госпожа, здесь шесть лишних, — и он положил на ладонь Суман еще горячие от его руки монеты.
Кто сказал, что человек не может заработать на жизнь честным трудом? Меньше — но может, тяжело — но будет жить. Суман удивленно рассматривала мальчика.
— Госпожа, я никогда никого не обманывал.
Если бы она могла продавать газеты! Суман просила его приходить каждый день до обеда, по черной лестнице и оставлять газету за ящиком с углем. Там же она будет оставлять ему деньги.
Потом Суман узнала, почему Мать запретила ей читать газеты. Суман прочла, что для женщин, занимающихся проституцией, открываются специальные дома и приюты. Правительство стремится покончить с тем, чтобы они торговали своим телом, и намерено помочь им избавиться от низкого ремесла. Многие уважаемые граждане готовы оказать в этом помощь правительству и пытаются освободить общество от извечного позора. Потом стали появляться и другие сообщения на эту тему. Какой-то господин Рафик Хасан написал статью, в которой говорилось, что общество до тех пор не освободится от этого порока, пока человеку не будет гарантировано право на труд, пока не будут созданы необходимые предпосылки для обеспечения работой всех, а приюты следовало бы поручить надзору лиц, за которых можно поручиться, что они непреклонны перед сильными мира сего. Одна женщина написала, что заниматься благотворительностью по отношению к проституткам — заблуждение. Пока в обществе не станут относиться к ним как к равным, они все равно будут страдать от сознания собственной неполноценности и не сумеют противостоять презрительному к ним отношению. А в другой статье разоблачались весь этот обман и лицемерие, которые скрываются за красивыми словами о «перевоспитании» проституток. Автор раскрывал тайны многих важных чиновников и руководителей приютов для падших женщин и приводил имена и подлинные случаи из жизни тех женщин, с которыми он встречался сам и от которых он получил эти важные сведения.
Суман прочла все эти статьи подряд и совсем запуталась. Кое-что ей удалось понять. Кто эти люди, писавшие такие статьи, могла она встретиться с ними? Может быть, они помогут ей найти какую-нибудь достойную работу, какую-то честную службу. Кто они, эти люди? Где они?
Потом она придумала. Втайне от матери она написала письмо редактору.
