решал: «То ли я сейчас видел во сне мужчину, то ли мужчина видит теперь во сне сидящего на нарах арестанта». В конце концов, я решил, что он — Бог, и стал горячо молиться.
Однако недолго. И мои сны — его явь, а чем я могу ему помочь?
СТРАНИЦЫ, ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ ЧЕТВЕРГУ
«У лукавого один зрачок чёрный, а другой, как у кошки, — прочитал Кондратов и прислушался, не стучит ли где молот ведьм. — Одна щека у него пухлая, как у младенца, а другая ввалившаяся, как колодец, и когда левая половина лица улыбается, правая грустит». Он отложил в сторону «Собрание ересей» и покачал головой:
— У такого, как у женщины, ничего не поймёшь.
— Чему удивляться? — отозвалась Анастасия. — Мы бредём, ощупывая друг друга, как слепцы, и там, где должен быть нос, оказывается фига.
Она сидела перед зеркалом с таким видом, будто сеяла ветер, а пожинала облака, но на самом деле расчёсывала волосы, такие густые, что гребень застревал в их отражении.
— Сатана — князь вещей, — прошептала она, — но и те иногда бунтуют.
Кондратов удивлённо свёл брови и услышал историю про
Играли трое: студент, которому требовались деньги, купец с пальцами, как сардельки, и фон Лемке. Под этим именем какое-то время в Москве жил сатана. Он был завсегдатаем модных салонов, и ему приписывали изречение: «Партнёра надо успеть обмануть ещё до того, как он сядет с тобой за зелёное сукно».
Купец похвалялся, что и чёрта обведёт вокруг пальца. Повернувшись вполоборота, фон Лемке чистил холёные ногти, улыбаясь левой стороной лица, а правая, оставаясь в тени, грустила. Студент уже задолжал круглую сумму и теперь играл ва-банк. «Моё, господа!» — вскрикивал он при выигрыше, но такое случалось всё реже, и он всё чаще выписывал векселя.
— Надеюсь, вы человек чести, — принимая их, вздохнул фон Лемке, расстёгивая верхнюю пуговицу-«душегубку».
— Сомневаетесь? — взвился студент и, сложив пальцы пистолетом, нацелился ему в грудь.
Он обращал всё в шутку, но его выдавали петушиные интонации и неестественная бледность.
Известно, что карты незаметно для глаз толкаются в колоде, пробиваясь наверх. Сдача той или иной карты определяется волей игрока. Передёргивают только шулера низшей ступени, опытный маэстро брезгует ручной работой. Как рыбак без удочки ест глазами воду до тех пор, пока рыба сама не выпрыгнет на берег, так и он сверлит взглядом рубашки, заставляя нужную карту пробраться наверх. Поэтому там, где другой тащит тройку, он прикупает туза.
Ночь истощалась. За окном плыли предрассветные сумерки, и свечи, обжигая канделябры, превращались в сальные блины. Под утро студенту пришли три валета с джокером. У фон Лемке было каре на тузах. Взвинтили ставки, и купец, вывернув под столом пустой портмоне, спасовал. Глаза у студента лихорадочно заблестели.
— Одну, — глотая папиросный дым, выдавил он.
Фон Лемке зевнул в волосатый кулак и безразлично протянул колоду.
Скрестив за спиной пальцы, студент горячо молился, и его желание сломило волю сатаны. Работая локтями, едва не задрав рубашку, бубновый валет прорвался наверх.
— Ваше… — растерялся сатана.
На секунду в его глазах мелькнул огонь, от которого свечи вспыхнули ярче. Но он не был бы искусителем, если бы не умел переживать поражения.
«У женщин невозможно понять, где правда, — промычал Кондратов, — потому что у них всюду ложь».
СТРАНИЦЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ВСТАВНЫМ ДНЯМ НЕДЕЛИ
Бывает, в чужих дневниках расписываются, как в гостевой книге, где с годами чернила выцветают, а подписи превращаются в царапины. Так, у Кондратова в юности была подруга, облик которой он держал теперь в памяти, как кобылу, потерявшую узду. Она хлопнула дверью, резко развернувшись на каблуках, и оставила в дневнике Кондратова единственную фразу: «Лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер!»
Эта истина болталась теперь бельём на ветру, срываясь с языка, как повешенный с верёвки…
Все дневники — это главы одного романа, они кричат, как рыбы, которых слушают звёзды. При этом дневники вещей открыты людям. Дневник звёздного неба — астрологу, дневник болезней — врачу. Проникая на сторону вещей, их читают ясновидящие, они доступны пророкам и шарлатанам, ибо правда — лишь разновидность лжи, а прорицатель — лгун, которого не схватили за руку.
Вот что прочитал Кондратов в
Пыль на страницах трагедий — солёная от слёз, в философских трактатах — сушит язык, а из комедий её выдувает смех. Пыль на гробницах печальна, а на стёклах скучна. «Мы любили тебя», — повествует эпитафия из дневника первой. «Я люблю тебя», — просвечивает весенним солнцем прочерченный на окне дневник второй.
Пыль на дороге затирает предыдущие письмена, её дневник постоянно переписывается, словно стремится к совершенству, но так и остаётся черновиком.
Пыль на одежде рассказывает о дальних странах, пылинка на манжете — о франтоватом господине или аккуратном слуге.
«Пыль веков», «пыль Вселенной», «космическая пыль» — всего лишь пыльные метафоры.
Дневник вещи, как вопль немого. Но на лестничной клетке в доме, построенном за сто лет до эры лифта, Кондратов подслушал
— Я. Штейн, — отливая бронзой, якала первая.
— И. Я. Штейн, — удивлялась вторая.
— А. Я. Финкельштейн, — язвила третья.
Ещё одну страницу дневника, продиктованного бурей, Кондратов подобрал во сне. Он увидел на берегу моря беглеца, который черпал ушными раковинами шум прибоя, а в ноздрях нёс ветер. Между его лопаток синела вертикальная стрелка, и, подчиняясь ей, он бежал и бежал…
Быть может, искал себя, бесконечно себя избегая?
СТРАНИЦЫ, СЛОЖЕННЫЕ ГЕРБАРИЕМ, ИЛИ ЛЕТО В ЯНВАРЕ
Скрывая под платком седые пряди, Анастасия перебирала альбом с поблёкшими цветами. На дворе выла вьюга, а засохшие листья рассказывали о цветущем саде и любви. Анастасия стала в пол лица, мечтала о прошлом и не могла понять, почему не сложилась жизнь. Она вспоминала, как в курилке библиотеки встретила Романа — молодого, подающего надежды, как они бродили по пыльной, знойной
