отправлять в караульное помещение и обыскивать с головы до пят.
— Так точно, сеньор президент, — отвечает Ласкондо как положено, и при этом щелкает каблуками с неподражаемой воинственностью.
В этот момент вверх по лестнице идут умеренные, мертвенно-бледные, растрепанные, оборванные после бесцеремонного обыска и изъятия ценностей. Их сопровождает усиленный конвой.
— Виновные доставлены, сеньор, — докладывает офицер.
С прежней твердостью и всегдашней краткостью Бестиунхитран приказывает:
— На допрос к Гальванасо, выявить сообщников — и к стенке.
— Батальон, напра-во… Кру-гом! — кричит лейтенант.
Из массы потных солдатских загривков (конвой ползет вниз по лестнице, как огромный зеленый червь) высовывается искаженное лицо Благодильи, который говорит:
— Смилуйтесь! Мы невиновны!
В кафе «Под парами» вокруг столика Убивона и Куснираса теснится кружок любопытствующих.
— Артиллерия тоже, конечно, участвует в заговоре, — Убивон с апломбом развивает свою гипотезу, — ибо сегодня утром я сам видел, как солдаты из первой роты ставили пушку напротив казармы саперов.
— Введут военное положение, и прощай наша веселая жизнь, — говорит только что вошедший Коко Даромбрадо.
Безработные толстосумы из кафе «Под парами» — костюмы белые, рубашки в полоску, воротнички жесткие, галстуки английские, шляпы импортные, дорогие запонки на манжетах и золотые цепочки на животе — смеются во весь рот над забавной шуткой Коко Даромбрадо, посасывают сигары и думают каждый про себя о тех выгодах, какие их ждут, если Толстяка действительно схватили в его логове и выгонят взашей.
В эту минуту полицейский фургон для покойников останавливается у дворцового подъезда. В толпе нищих и продавцов фританги, в плотном кольце солдат трое умеренных, награждаемые тычками в спину, влезают в фургон.
Достопочтенные сеньоры сами не решаются выйти на площадь и посылают официанта узнать, в чем дело.
Индюшан возвращается в кафе с кучей новостей:
— Кто-то подложил во Дворец бомбу. Ничего не случилось. Толстяк мечется и вопит. Схватили виновных и везут в полицейское управление на пытки.
Сказав это, он бегом отправляется в редакцию «Всего света» доставить сообщение для специального выпуска.
— Сволочи, не могли лучше обстряпать дело, — со злостью говорит Эскотинес.
— Как тебе, Пепе, нравится твоя родная земля? — спрашивает Коко Даромбрадо Куснираса. — Жизнь бурлит, не правда ли?
Куснирас открывает рот, чтобы ответить, да так и остолбеневает. Часы на соборе бьют два, и, как только замирает звон последнего удара, словно эхо, отзывается будильник в портфеле, что стоит на стуле рядом с Куснирасом, и трезвонит, яростно и глухо.
Все замирают в смятении и страхе, волосы встают дыбом под шляпами. Рука Куснираса невольно тянется к портфелю, останавливается на полдороге, благоразумно ползет назад и укрывается в кармане брюк своего хозяина.
Дон Густаво Эскотинес берет портфель, открывает. Убивон, не желающий ни от кого отставать или кому-нибудь в чем-либо уступать, сует внутрь руку и вытаскивает часы. Оборачивается к публике и (ни дать ни взять мудрец) изрекает:
— Будильник!
— Чей портфель? — спрашивает Эскотинес.
Коко Даромбрадо, оправившись от потрясения, еще в силах отпустить лучшую шутку дня:
— Внимание: это сигнал для расстрела злодеев!
Никто не смеется.
— Чей это портфель? — повторяет Эскотинес.
Никто не отвечает, одни господа спешат к своим столикам, другие просят подать еще кофе. Куснирас открывает портсигар, берет последнюю «English oval», зажигает ее трясущейся рукой и подносит к одеревеневшим губам.
Глава XIV. Последствия
— Надо что-то делать, — говорит Ангела с номером «Всего света» в руках.
Банкаррентос, Эскотинес и Убивон, принесшие ей газету, стоят с панихидным видом около нее в музыкальном салоне.
— Мы затем и пришли, Ангела, — говорит Банкаррентос. — Должен вмешаться Карлос. Он — личный друг Бестиунхитрана.
Ангела встает.
— Пустой номер, — говорит она. — Это Карлос думает, что он личный друг Бестиунхитрана. Сыграл с ним в домино два раза, только и всего.
Идет к телефону в холле и просит соединить ее с леди Фоппс.
— Английское посольство сможет больше сделать, я уверена, — объясняет она друзьям, прежде чем выйти.
Убивон запускает пятерню в густую шевелюру, перхоть сыплется на воротник его костюма в клеточку.
— А я-то сидел в кафе и дурака валял! Да разве мог я подумать, что мой лучший друг Пиетон попал в такое положение.
Он мечется по салону. Банкаррентос наливает себе рюмку коньяку, который достает из шкафчика. Эскотинес устремляет взор в окно и глядит на павлинов в лучах заходящего солнца.
— В общем-то они получили по заслугам, провалили дело. Взорвись бомба — и помолились бы за упокой души Толстяка, за свое здравие.
В холле Ангела вешает телефонную трубку в тот самый момент, когда туда входит Куснирас.
— Пепе, — говорит ему Ангела, — скажи мне правду: это ты сделал?
Куснирас прикидывается дурачком:
— Что я сделал?
— Подложил бомбу во Дворец.
С видом оскорбленной невинности Куснирас отвечает:
— Будь я виновен, я бы отдался в руки властей.
Ангела говорит извиняющимся тоном:
— Да, конечно. Я ни минуты не сомневалась в том, что ты не оставил бы их в беде, если покушение — твоих рук дело.
— И таким образом, — добавляет Куснирас с некоторой иронией, — подвел бы под расстрел не троих, а четверых.
Они входят в салон.
— Лорд Фоппс поехал во Дворец улаживать дело, — возвещает Ангела.
Банкаррентос ковыляет к софе, усаживается и, размышляя вслух и согревая в кулаке рюмку коньяку, выражает свои сомнения:
— Я все-таки не могу их понять: пятнадцать лет говорить о гражданском правопорядке и вдруг сделать такой безрассудный шаг.
— Да еще так неумело! — заключает Эскотинес, поворачиваясь спиной к окну.
Ангела его упрекает:
— Густаво, не говори так! Их жизнь в опасности!
