свете рампы свою речь и почесывает ляжку; леди Фоппс возвращается в эту минуту из туалета, приглаживая платье на бедрах; Простофейра стоит в проходе в самом конце зала, скрестив руки на груди, и благоговейно смотрит на суматоху, царящую на сцене.
Ангела кивает головой в его сторону. Куснирас встает, извиняется перед доном Карлосиком, проходите милой улыбкой мимо Пепиты, сталкивается с падре Ирастрельясом, идет по проходу и останавливается возле Простофейры, который, видя его, меняется в лице.
— Где вы учились играть на скрипке? — спрашивает Куснирас.
Простофейра вздрагивает:
— Кто, я?
Куснирас соображает, что комплимент сделан не совсем удачно, и решает солгать более прилично и правдоподобно:
— Я спрашиваю, ибо вы в совершенстве владеете инструментом.
Польщенный Простофейра улыбается:
— Меня обучали здесь, в Пуэрто-Алегре. Сеньор Дилетанос, директор оркестра, где я работаю.
Куснирас, которого интересует не ответ, а реакция вопрошаемого, изображает на лице удивление:
— Что вы говорите? Великолепно! Я бы подумал, что вы учились за границей.
— Нет, сеньор, я никогда не выезжал из Пончики.
Видя, что собеседник успокоился, Куснирас кладет ему руку на плечо и говорит:
— Пойдемте, нам надо поговорить.
Они идут по проходу. Простофейра — совсем растаяв от такого свойского обхождения, Куснирас — глядя себе под ноги, словно призадумавшись, с чего начинать беседу.
— Какого вы мнения о нашей политической обстановке?
Простофейра смотрит на него большими глазами:
— Никакого, сеньор Инженер.
Куснирас останавливается и глядит на него в упор. Простофейра ощущает некоторое беспокойство.
— А что вы имеете в виду? — спрашивает он.
— Я имею в виду расстрелы. Что вы о них думаете?
Простофейра с минуту молчит, потом отвечает:
— Вот. Ага. Один сведущий человек мне сказал, что эти расстрелы — на пользу дела. Что политическая атмосфера станет почище прежней. Так люди говорят, а лично я ничего не имел против дона Касимиро Пиетона, который ко мне очень хорошо относился. Нет, не очень хорошо, но в общем и не плохо.
Куснирас задерживает на нем взгляд, потом улыбается и говорит:
— Мнение, заслуживающее внимания. Всего доброго.
Он оставляет Простофейру в полной растерянности и направляется к своему месту в зале. Усаживаясь рядом с Ангелой, говорит:
— Этот человек — круглый идиот.
— То же самое говорит мой сын, — отвечает равнодушно Ангела.
Глава XVIII. Ужин заговорщиков
Поздним вечером в зале старого дома семейства Куснирасов, где диваны стоят в чехлах и статуи под покрывалами, собирается узкий круг приглашенных. Убивон скребет свою лохматую голову, Пако Придурэхо — молодой денди — чувствует себя как дома у своего старого друга; Эскотинес застыл изваянием на краю стула, обитого скользкой парчой; Банкаррентос пригубливает аперитив. Куснирас, в элегантном вечернем костюме, оперевшись рукой на черепаховый столик в центре зала, начинаете предупреждения:
— Мы собрались не для развлечений. Разговор пойдет об очень серьезных вещах. Позже нам доставят ужин из отеля «Инглатерра».
Гости смотрят на него, в их взглядах просыпается интерес.
Слышен стук дверного молотка.
— Это Ангела, — говорит Куснирас и выходит из зала.
Он сбегает вниз по лестнице и вдруг в изумлении останавливается, увидев в вестибюле двух женщин: Ангелу и Пепиту Химерес.
Обе они поднимаются вверх по ступеням, и посредине лестницы происходит встреча с хозяином дома.
— Пепе, — говорит Пепита, вплотную подступив к нему, — благодарю тебя за то, что ты пригласил меня на свой вечер.
Куснирас пожимает ей руку с натянутой улыбкой и деланной любезностью, а когда она продолжает свой путь по лестнице, зло шепчет Ангеле:
— Зачем ты ее притащила?
— У меня не было иного выхода, — отвечает Ангела, тоже шепотом, — она встретила на улице Убивона, и он ей сказал, что у тебя званый ужин. Она примчалась ко мне вся в слезах.
— Я говорил тебе, что кто-нибудь да проболтается! — замечает Куснирас.
После этого диалога они оба, исказив губы улыбкой, тоже поднимаются вверх, где их ждет Пепита Химерес, которая меланхолично осматривается вокруг и с наслаждением вдыхает затхлый воздух старого дома.
— Все это навевает столько воспоминаний! — говорит она.
Куснирас ведет их к залу. У самого порога Пепита достает из сумочки свернутые в трубку бумажные листки и протягивает Куснирасу:
— Возьми. Эту поэму я написала, думая о тебе.
Изобразив на лице не просто улыбку, а улыбку благодарную, Куснирас кладет трубочку в карман и приглашает Пепиту вступить в зал, где собравшиеся стоя здороваются с Ангелой.
— И ты здесь, красавица! — говорит Убивон при виде Пепиты и раскрывает объятия.
Начало собрания обернулось для хозяина дома подлинной мукой. Куснирас должен был читать вслух сто двадцать пламенных строк, написанных Пепитой, и одновременно прикидывать — стоит ли следовать намеченному плану или нет. Ангела вывела его из нерешительности словами:
— А теперь скажи нам то, что ты должен был сказать.
И Куснирас, словно бросившись головой в омут, сообщил всем о цели собрания.
После ужина новоиспеченные заговорщики торжественно, будто только что прослушали проповедь, внимают последнему предупреждению Куснираса:
— Тот, кто не согласен с высказанными положениями, пусть уходит.
Банкаррентос, который с большим трудом усваивает и ужин, и начертанный план, был бы рад уйти восвояси, но его останавливает мысль, что, если результаты заговора окажутся благоприятными и маршала прикончат, его уход из-за стола в такой момент будет расценен как злонамеренный. В какой-то миг его подмывает рассказать всем присутствующим о недавней договоренности с Бестиунхитраном, но поскольку, как известно, идеалисты (а Куснирас и Ангела, понятно, идеалисты) не внемлют доводам разума, он решает промолчать.
Эскотинес, проклиная минуту, когда он принял приглашение на этот ужин, говорит, что согласен. Пако Придурэхо и Пепита Химерес, искренне воодушевленные открывающимися перспективами, тоже согласны.
Убивон заявляет:
— Мой дорогой спортсмен, не забывайте, что я — апатрид. Эта страна меня приютила, и я не хочу преступать ее законы.
— Ваши советы, доктор, — говорит Куснирас, — также могут быть чрезвычайно полезны.
