комендант дворца, упрашивает Бестиунхитрана:
— Выйдите на балкон, сеньор президент, народ хочет вас видеть.
На Главной площади одураченное простонародье нараспев скандирует в негритянском ритме:
На балконе Бестиунхитран льет слезы от волнения и благодарит за чествование. Выражая свою благодарность, он кивает головой в знак согласия, что вызывает взрыв ликования, и бесшабашная гульба продолжается.
Бестиунхитран покидает балкон.
В аудиенц-зале среди министров и депутатов стоит Мордона, не только понурый, как всегда, но совсем сникший. Бестиунхитран входит в зал, направляется прямо к Мордоне и крепко его обнимает. При этом говорит хриплым от волнения голосом:
— Прости меня, Агустин, но я не в силах им отказать. В следующий раз — обязательно.
Бестиунхитран отстраняется от Мордоны, который не отрывает глаз от ковра, смотрит с умилением на других, с сочувствием — на Мордону и выходит за дверь в коридор, ведущий в его личный кабинет.
Здесь Бестиунхитран преображается. От растроганности и собранности не остается и следа, он поспешно огибает массивный письменный стол, отталкивает кресло, заходит за свое скульптурное изображение и открывает дверь в туалет, попутно расстегивая пуговицы.
В Зеленом салоне скучают послы, вперив взор в пустоту. Шум падающей воды выводит их из задумчивости. Они навостряют уши, выпрямляются и, когда открывается дверь, с любопытством поворачивают головы в сторону входящего.
Бестиунхитран под затухающие всплески устроенного им водопада появляется на пороге, оправляя штаны и любезно улыбаясь:
— Сеньоры, я к вашим услугам.
После приветствия он усаживается в кресло, несколько более высокое, чем те, в которых сидят послы.
Мистер Хамберт X. Хамберт, плотный и льстивый, расточающий улыбки и пошлые остроты, лезущий из кожи, чтобы казаться симпатичным малым, заговаривает первым:
— Мои здесь присутствующие коллеги и я пришли сообщить вам, что нашим правительствам весьма по нраву ваше дальнейшее пребывание у власти, ибо там считают вас правителем, не знающим себе равных.
— Премного благодарен, — говорит Бестиунхитран.
Сэр Джон Фоппс, сухонький старичок, не понимающий по-испански и глухой, мило улыбается Бестиунхитрану и одобрительно кивает, искренне желая, чтобы то, что сказал Хамберт X. Хамберт, совпало с тем, что желал бы выразить он сам. Мсье Жупен, округлый и лысый, со стойкой укоризной во взгляде, не проявляет никаких эмоций и не сводит глаз с борзых собак на гобелене. За двадцать лет пребывания на посту посла в индейских землях ему так и не удалось вступить с кем-нибудь в речевое общение, благодаря убеждению, что коль скоро французский является языком дипломатов, то не имеет смысла утруждать себя освоением другого языка.
— Что касается Закона об экспроприации и Аграрной реформы, которые вы намерены провести в жизнь, дорогой маршал, — продолжает Хамберт, показывая зубы в широчайшей улыбке, — мы против них не возражаем, поскольку они никоим образом не ущемляют интересы иностранцев и не помешают Пончике выполнять взятые на себя обязательства в отношении наших правительств, не так ли?
— Именно так, мистер Хамберт, — говорит Бестиунхитран, слегка улыбаясь и глядя в глаза каждому из визитеров, дабы не было сомнений в его искренности.
Англосаксы благосклонно улыбаются Бестиунхитрану. Жупен буркает по-французски:
— Bien![1]
Глава IV. Личная жизнь
Сальвадор Простофейра — в кепи автомобилиста и в «палм-бич»-куртке с чужого плеча, — зажав под мышкой портфель, копается в груде дохлых рыбешек и отыскивает самую маленькую. Он сначала ее ощупывает — достаточно ли мясиста? Потом смотрит ей в слепые глаза и наконец обнюхивает. Довольный результатом обследования, кладет рыбку на прилавок, где торговец ее потрошит, чистит и заворачивает в газету. Простофейра вынимает деньги и кладет сверток в портфель, рядом с угольниками и сонатой Шуберта.
Стоя в тени миндального дерева, Простофейра смотрит на приближающийся трамвай, который на ходу качается и трещит, притормаживает со скрипом, набирает скорость со стоном. На крыше вагона указание конечной остановки — «к Стенке» и реклама импортеров американской и европейской обуви «Красный ярлык». Простофейра с легкостью и ловкостью, обретенной за двадцать пять лет своей бедняцкой жизни, вскакивает на подножку.
В домике своей матери Эсперанса, жена Простофейры, насупленная и непричесанная, шьет на заказ в комнате с перкалевыми занавесками, плетеной мебелью, желто-земляным полом, распятием, портретом молодоженов и литографией, изображающей амурчиков, которые везут в гондоле дородную Венеру. На кухне донья Соледад, хозяйка дома и теща Простофейры, обливаясь потом и приглядывая за черной фасолью, кипящей в глиняном горшке, с горечью думает о том, как ужасно жить, когда не имеешь прислуги.
Простофейра приходит домой, награждает жену беглым поцелуем, остающимся без ответа; вешает куртку и кепи на клыки дикого кабана, идет в угол, где стоит пюпитр, берет скрипку, открывает партитуру и поднимает смычок, но Эсперанса вдруг говорит:
— Ты не спросил, как я себя чувствую.
— Как ты себя чувствуешь?
— Очень плохо. У меня опять болит печень.
— Пойди к доктору.
— У меня нет денег.
— Сделай отвар из святой травки.
— Не помогает.
— Тогда помолись Иисусу Христу.
Он берет одну ноту, настраивает инструмент, начинает играть. Входит донья Соледад, обмахиваясь японским веером в жирных пятнах, убирая со лба мокрые волосы.
— Ты опять забыл купить рыбу или растратил деньги?
Простофейра, не раздражаясь, покорно откладывает скрипку в сторону, достает сверток и отдает теще, которая, выходя из комнаты, развертывает покупку и подозрительно принюхивается к рыбе.
Простофейра принимается играть. Вытянув вторую ноту, слышит, что Эсперанса тихо всхлипывает. Опускает скрипку и с беспокойством спрашивает:
— Что случилось?
Эсперанса прикрывает рот платком и начинает рыдать. Затем порывисто встает, словно больше не хочет и не может притворяться, и направляется к двери, бормоча в платок, которым утирает нос и слезы:
— Я не в силах терпеть нашу бедность!
