Выходит, хлопнув дверью, и в тиши своей спальни бросается на железную кровать, где находили душевное успокоение женщины трех поколений, опечаленные жизненной неустроенностью своих мужей.
Простофейра открывает дверь и, стоя у порога, сокрушенно смотрит, как вздрагивает от рыданий тело жены. Входит в комнату, запирает дверь, ставит скрипку на стул, с отчаянием на лице бросается рядом с Эсперансой и кусает ее в затылок. Она сквозь слезы говорит «нет, нет, нет», но позволяет себя крепко обнять.
Простофейра, выполнив свой супружеский долг, играет на скрипке, с подъемом, но фальшивя. Рядом с ним сидит Эсперанса и, опустив взор, умиротворенно шьет.
Простофейра, Эсперанса и Соледад после обеда молча пьют черный кофе, с некоторой грустью поглядывая на рыбий скелет, покоящийся на блюде с отбитым краем.
По вечерам Простофейра приходит на берег моря и часами сидит там на корточках, засучив рукава рубашки, подперев лицо руками и устремив взор к пустынному горизонту.
Перед сном при свете керосиновой лампы Простофейра весьма осмотрительно играет в шахматы с Монстром полицейского управления Педро Гальванасо в доме своей тещи. Донья Соледад, Эсперанса и Росита Гальванасо сидят в плетеных качалках на улице перед домом, попивают прохладительное, почесывают в голове, обмахиваются веером и пронзительными голосами обсуждают добродетели всех соседей.
Простофейра делает ход слоном и говорит:
— Мат.
Гальванасо, побагровев, в ярости трахает кулаком по столу красного дерева, окрашенному в голубой цвет, опрокидывает королеву и говорит:
— Вляпался я, черт подери!
Простофейра, в целях самозащиты скорчившись на своем стуле, ждет, пока с партнера сойдет злость. Из-за штор слышится напористый голосок доньи Роситы Гальванасо:
— Я знаю, что говорю, муженек пляшет под ее дудку.
Соледад и Эсперанса с наслаждением смеются и делают вид, что не верят, дабы услышать подробности.
Гальванасо овладевает собой и входит в роль неудачника, великодушно изрекая:
— Да, я дерьмово сыграл, друг Простофейра.
Простофейра успокаивается, кивает головой и робко улыбается.
Дом Беррихабалей был построен в начале века на деньги отца дона Карлосика одним итальянским архитектором, который стал миллионером, пожертвовав свой талант на украшение варварских стран. В открытой ротонде, под сенью финиковой пальмы и на виду у всего света стоят их автомобили: «дюссемберг» с открытым верхом и закрытый «дион-баттон».
Ангела, питающая слабость к искусству, сделала из темного коридора, выходящего в парк, музыкальный салон с огромными окнами, за которыми видны зеленые лужайки, магнолии, пуанзетии, мимозы, каучуковые деревья, кастильские розы и павлины.
В этом салоне собираются каждую среду по вечерам самые возвышенные души Пуэрто-Алегре, чтобы дурно исполнить хорошие вещи и послушать мужественную поэзию дона Касимиро Пиетона, а также тонкую страстную лирику Пепиты Химерес, поэтессы-любительницы.
Тинтин Беррихабаль лежит, растянувшись на канапе, обитом кретоном; его голова — на еще вполне упругих коленях матери, которая нежно поглаживает ему волосы.
— Твой приятель учитель Простофейра, — говорит Тинтин, — настоящий идиот.
— Во-первых, он не приятель, он только гость. К тому же прекрасно играет на скрипке. А это непременный инструмент в квинтете. Идиот он или нет, меня не касается. И довольно, вставай, ты измял мне платье.
— А мне не хочется вставать.
Ангела продолжает ласково гладить голову сына и тихо говорит сквозь зубы:
— Не выводи меня из себя.
Шествуя в белом платье среди азалий, винилик, чаровниц и пергамских гладиолусов, Ангела указывает негру-садовнику, какие цветы срезать и отдавать прислуге, которая идет за ними с букетом в руках.
Дон Карлосик — белый костюм, воротничок «кардифф», английский галстук с булавкой-жемчужиной, двухцветные штиблеты — появляется на дорожке и спрашивает игриво:
— А в этом доме когда-нибудь обедают?
Подходит к своей супруге и, привстав на цыпочки, прикладывается седой щеткой усов к ее шее. Она равнодушно оглядывает его:
— Эти штиблеты просто ужасны.
— Ты говоришь — ужасны? А мне нравятся.
Жестом гордого обладателя он обнимает супругу за талию и даже ниже, чтобы слуги видели, как он еще бодр и любим. Она ему шепчет:
— Убери руки.
Дон Карлосик делает вид, будто только сейчас заметил, что они не одни, говорит: «А!», кладет руки за спину и идет по дорожке рядом с женой. Садовник и прислуга вяло переглядываются.
Дон Карлосик срывает тутовую ягоду и кладет в рот.
— В казино говорят, что это уже свершившийся факт. Мы просуществуем с Бестиунхитраном все пять следующих лет. Если нас вдруг не осенит гениальная идея.
— Какой позор!
Дон Карлосик повышает голос:
— Позор или нет, но я прошу тебя больше не называть его убийцей. Мы должны быть дипломатичны и думать о своем имуществе.
Ангела оборачивается к садовнику и говорит:
— Срежьте еще три кастильские розы.
Садовник принимается задело, Ангела за ним наблюдает, дои Карлосик сплевывает зернышки и кладет в рот вторую ягоду. Сбавляет тон и пытается образумить ее:
— Кроме того, он к нам прекрасно относится. Сегодня я играю с ним в домино.
— Делай что хочешь, — говорит Ангела, нюхая розу.
Дон Карлосик выплевывает зернышки от второй тутовой ягоды и говорит:
— Ну хорошо, когда мы будем обедать?
— Сию же минуту. Букет уже готов. Пообедаем, и успеешь на свидание к своему душегубу.
Дон Карлосик умоляет:
— Ангела, пожалуйста, будь благоразумна.
— Не беспокойся. То, что у меня на уме, не будет на языке.
Оба направляются к дому вслед за прислугой с цветами. Дон Карлосик, пришедший в хорошее настроение, съедает еще одну тутовую ягоду.
— Ты в этом не раскаешься, — говорит он, сплевывая зернышки.
— Мне нужен другой костюм для Простофейры, — говорит Ангела, — куртка «палм-бич», которую ты ему дал, уже обтрепалась.
Дон Карлосик вскидывает брови в притворном изумлении:
— Что делает этот человек с одеждой?
— Носит. В сундук не кладет.
— Дай ему мой костюм в полосочку, который мне никогда не нравился, и скажи, что я его экипирую не для того, чтобы он ставил плохие отметки моему сыну.
— Твой сын — бездельник.
— Это не довод. За любовь платят любовью.
Оба входят в дом.
