бьют кувалдами по рельсам (как положено, именно бабы ремонтируют полотно железной дороги), орут друг на друга чуть ли не матом, по-русски плачут и в конце концов, обнявшись, затягивают раздольную русскую песню.
Еще один клип из «Русского проекта»: ветеран (Зиновий Гердт) едет в метро. Воспоминания военной и послевоенной молодости обступают его (см. лица людей — народа — в общем вагоне); и сегодня, видимо, они не столь уж чужие, как кажутся. Герой пишет пальцем (как Татьяна) по стеклу вагонных дверей:
Четвертый: ночь, поле, сбор урожая; усталый, но чуткий и добрый комбайнер приносит домой маленькой дочери найденного зайчонка: «Все у нас получится!»
Насквозь фальшивые идеологемы насчет связи поколений, доброты, скромности вкусов и жертвенности русских женщин, соединенные во время рекламной паузы с пантерой новых шин «Бриджстоун» или шведского холодильника «Электролюкс» («Он такой стройный…»), создавали гремучую виртуальную реальность, умилиться которой мог только откровенный идиот: кому «Бриджстоун», кому до глубокой старости крутиться по кольцу в подземелье метро. «Русский проект» провалился с таким же треском, как и поиски «русской идеи».
Новую социокультурную идентичность искали (и продолжают искать) и в телевизионных заставках.
В период осеменения «Русским проектом» ОРТ канал РТР под руководством другого новомодного художественного мыслителя, Юрия Грымова, создал систему заставок, основанных на «оживающих» картинах. Репинские «Бурлаки на Волге» сбрасывали свои путы и распрямляли усталые члены. «Неизвестная» Крамского, размноженная на конфетных коробках и таким образом давно вошедшая в каждый дом, вздрагивала оттого, что на ее бархатное плечико испражнялась ворона («Кар- р!»), и брезгливо сбрасывала щелчком птичий помет. Петрово-водкинская мать-работница засовывала младенцу в ротик сосок обнаженной груди. Перовские охотники взмахивали руками… Два идеологических посыла, как водится у творческой интеллигенции, пошедшей на службу власти (хотя бы и власти денег), разнонаправленных: прямой — «неразрывная связь» с золотым веком нашей культуры; непрямой, иронический — при этом русскую классику немножко об. каем. Для остранения. Иначе скучно.
После того как художественным руководителем канала стал режиссер Иван Дыховичный, заставки на РТР изменились: в работу пошел откровенный китчевый изобразительный «фольклор»: хохлома, гжель, деревянные птички-фениксы. Куда уж более русские! Так устанавливается примитивная «связь с народом», и никому не приходит в голову, что такая связь отсылает русское в сувенирный киоск. Эти знаки и признаки русскости уже и на Западе, объевшемся павловопосадскими платками и матрешками, всем обрыдли. Но надо ведь хоть как-то восстанавливать «русскую идею» — вот и восстанавливают. В меру своего понимания.
Идеологические «русские» заставки перемежались — в разгаре кризиса — с общественно- политическими клипами, призванными формировать оптимистические настроения в усложнившейся обстановке. После 17 августа, когда газеты наперебой сообщали о смерти среднего класса, РТР мобилизовало свою творческую энергию на то, чтобы показать класс в действии, не опустившим головы и не сложившим трудовых рук. Появилась новая серия клипов — с предпринимателями, хозяевами «малого» и «среднего» бизнеса. Опрятная хозяйка небольшой пекарни с гордостью расхваливала свой замечательный хлеб и не скрывала производственных трудностей (если бы я несколько раз не купила такой «домодельный» хлеб, малосъедобный, да еще и с обманом по весу, глядишь, и поверила бы). Хозяин авторемонтной мастерской доверительно рассказывал о проблемах, которые он стойко преодолевает. И даже сантехник-водопроводчик, отрицательный персонаж нашей ежедневной жизни, оказался чутким к перспективам новой жизни человеком.
Идеологический посыл: да, трудно, но именно трудом все трудности и преодолеем. Короче, по пословице: без труда… и так далее.
Только вот зрителю (сужу по себе) поверить в это заманчивое настоящее, о котором рассказывали, и с увлечением, не артисты, а реальные люди, долженствующие воплощать
Одна вещь поражает более прочих: даже в этих клипах, казалось бы, порожденных желанием приободрить общество после дефолта, не так уж много специфически отечественного. Профессия закинула меня в конце октября на конференцию славистов в США, и там, наблюдая по местному ТВ их рекламу, я буквально наткнулась на аналогичные «общественно-сознательные» клипы: так называемые простые люди коротенько, но с улыбкой рассказывали о своих успехах в преодолении разных трудностей своего небольшого бизнеса.
Итак, судя по российским рекламным клипам и заставкам на телевидении, рекламным щитам на улицах, искомая идентичность складывается вокруг малоудачливого гражданина, робко начавшего свое дело, сохранившего советские (школьные) представления об отечественной культуре и ориентирующегося на консервативную систему межличностных отношений. Он ездит в метро или на троллейбусе, прошел всю войну, кует что-то железное и более всего радуется экономии чистящих средств. Он — добр, любит животных и детей, она — великодушно отдает свою жизнь бесконечной стирке его рубашек. Их дети, правда, больше взрослых приобщились к западной цивилизации — они катаются на роликах, жуют «Риглиз перминт» и пьют пепси-колу. Все это виртуальное семейство постсоветских россиян обитает в гжельско- хохломском интерьере и с удовольствием смотрит по вечерам телевизор «Витязь», который показывает натурального витязя, облаченного в древнерусские шлем и кольчугу (семейство испытывает законный патриотический прилив гордости — правда, закадровый голос вкрадчиво объясняет, что «Витязь» целиком собран из импортных частей).
Общее название рекламно-идеологического телесериала Дениса Евстигнеева — «Русский проект» — не случайно. Дело не только в модном словечке «проект». Действительно, к 1996 году уже стало казаться, что можно (и пора) начинать думать о будущем, планировать его. И хотя в самом сериале от будущего практически ничего еще не было, то хотя бы название обещало некую перспективу.
В принципе же, повторяю, и реклама, и ТВ-передачи, и лозунги (разных движений), и памятники, переименования, юбилеи, праздники, награды (ордена и медали), — все это обращало в прошлое. Будущее смотрелось преимущественно как чудесная реанимация прекрасного прошедшего (ленинско-сталинского или дореволюционно-царского — в данном случае значения не имеет). Будущее было предметом сомнительным — как «светлое», оно было полностью скомпрометировано. Советская целеустремленность (все — для будущего, настоящее есть только ступень к нему, ступень, которую надо преодолеть и отбросить; черновик жизни), вектор времени, энергично направленный вперед, реализуемый «проект» были подвергнуты тотальной отмене и даже осмеянию. Но вместе с этим освобождением от иллюзий планируемого будущего у общества атрофировалось желание планировать вообще.
Практически все новомодные и пикейножилетные предложения по «русской идее» тоже были реанимационными, гляделись эдакой «белибердяевщиной», если вспомнить словцо Геннадия Сергеевича из «Предварительных итогов» Юрия Трифонова, кинутое пренебрежительно не в сторону Николая Бердяева, а в сторону его «продолжателей» и интерпретаторов.
«После Бердяева» страна прошла через не один исторический перелом, существенно скорректировавший разнообразные идеи русских философов — и Бердяева, и Федотова, и Ильина… А их упрощение все продолжалось.
Проект — слово звучало более технологично, чем
А проект — что ж, почему нет?
Но проекты разочаровали — непосредственной практикой своего воплощения.
На смену слову проект пришло слово стандарт. «Русский стандарт» — чем еще объединить и
