не видела.
Парочки: похожи друг на друга. Если коротенькие, плотненькие, то оба. Разных — не вижу вместе.
Очень легко мне с ними. Потому что они меня не знают и никогда не узнают, как, впрочем, и я их (к сожалению). Никакой зависимости.
Чрезвычайно любезны — если знают английский. И объяснят, и улыбнутся. Сегодня меня уж так «прообъясняли», когда я искала этот храм военной прозы… Бог с красной физиономией и с кисточкой в руке.
А когда я поздно вечером возвращалась в университет, в свою родную деревню, купив по дороге к позднему ужину хлеба
Белье, выстиранное вчера, к утру не высыхает.
В ванной продолжают нахально ползать муравьи и бегать жуки.
Кофе купила сдуру без кофеина и посему раскачиваюсь утром после странного полусна — с трудом.
Выбираю новый маршрут. Сегодня воскресенье, Пасха, Христос воскрес.
Видела вчера китайскую методистскую церковь — в Ванхае. Пробегала мимо нее девица в шортах и с рюкзачком, забежала внутрь, что-то сказала администратору, еще куда-то завернула; глянь — и она уже на улице; исполнив свой религиозный долг, мчится дальше.
В китайском храме, посвященном богу рыбаков (все- таки залив! океан!), у алтаря стоят четыре — гипсовых? из папье-маше? — фигуры, в человеческий рост. Пара напротив пары, как бы охраняющие алтарь. Жуткий зеленый тип, зеленое лицо, тело, руки, с клыками, ощеренный, с булавой в руке, — напротив жуткого розового, тоже оскаленного, с мечом. А напротив обычно-бежевого, с косичкой, с книжкой в одной руке и каллиграфической кисточкой в другой — дамочка с запакованным в желтое подарком. Какая-нибудь богиня, фея, с дарами. В храме (если его можно так назвать) под потолок подвешены курительные палочки, в виде спиралей: и кончики их курятся благовониями, и бесшумно падает легкий пепел; освещение отчасти электрическое, плюс небо в потолке — если идет дождь, то он идет и в храме. У стены телевизор. В углу — стол гадателя. У колонны — пластмассовый тазик с водой, на колонну подвешено зеркало, дешевое. За колонной, ближе к стене, — стол, уставленный свежими закусками, пиалами с супом, с рисом, с креветками. По храму ходит мужчина (из смотрителей), с сигаретой. За столиком вроде тех с алюминиевыми ногами, что стоят у нас в столовых, сидит девица, читает газету, позевывая. Мимо меня прошла строгая пожилая тетка и велела (буквально) дать денег на храм. Дала малую толику — самой надо.
К храму большому примыкают два поменьше; там вообще бардак, тетки какие-то хозяйничают, детские бумажные игрушки, из бумаги же склеенные фигурки богов и богинь и т. п.
На воздухе, под большим бамбуковым деревом, располагаются местные, подтягиваются нищие; кто играет в нарды, кто чешет языком, кто спит на лавочке под рваной бумагой. Подошел ко мне какой-то любопытный старичок — а чего вы тут изволите делать, барышня, я интересуюсь? Ну вылитый Чан Кайши, как рисовали. Рассказал о себе немного: он американский гражданин, эмигрировал еще в 1940 году; рассказал, как бомбили Гонконг; ненавидит «красных». Но — любит Китай. Каждый год приезжает сюда из США — «на каникулы». Грустный, «существую на пенсионное пособие», значит, ни собственности, ни счета в банке, ничего.
На нефритовом рынке — неподалеку от храма. Оживление, воскресная торговля, много дураков- белых, которые бросаются на дешевку — «сувениры», — готовы часами копаться в «муре», выставленной по 5, по 7 монет штука. На них брезгливо посматривают истинные мастера, к которым эти дураки даже не подходят: 1) потому что дорого, и очень; 2) потому что не понимают ни черта. У мастеров изумительно тонкие, интеллектуальные лица — и руки. Полная закрытость, замкнутость; собственное достоинство прежде всего. Между ними бродят пожилые гонконгцы — из понимающих. Разговоры неспешные. Так я ничего и не купила — ерунду глупо, а хорошее дорого. Зато в лавочке на углу купила две замечательных (по-моему) чайных кружки с крышкой. Можно заваривать чай прямо в ней.
Итак, воскресенье. Христа славим. Христос воскрес. Воистину. И поэтому я решила пойти пообедать в ресторан. При входе — множество зеркал, красный ковер, мраморная лестница, а в ресторане гвалт, шум, дети орут, кто-то уткнулся в газету; официанты подходят к обедающим и даже включаются в разговор — по-свойски. Форма на них сидит плохо. Стулья облезли (слегка). Движутся — официанты — медленно. Официантка ушибла палец, дует на него и всем посетителям рассказывает, что с нею приключилось на горе. В общем, сплошная домашность, распустешность. Содрали 60 местных долларов, принесли мяса столько, сколько вчетвером бы не съели, дали палочки, которыми не поешь, и еще ходят посмеиваются.
На улицах очень шумно, все лавки работают, гонконгцы ринулись за покупками. Метро переполнено. Все торгуются. Голова кружится.
В метро — старичок, коротышечка, в шортах и белой куртке, с зонтом. А ножки подагрические. Но — голые. Так и смотрит, кто бы место освободил. Но зачем освобождать такому бравому молодцу?
В Культурномцентре сегодня вечером лекция о буддизме. Монахи подходят — важные, в серых одеждах (пепельных). Собрались и слушатели, конечно женщины.
О бабы! Везде — о бабы!
Вечером опять плыла на «Звезде» через харбор, что значит «гавань». Отказать себе в этом маленьком удовольствии не могу. Море — качает, пахнет, живое. Сидела на носу, вместе с другими «белыми». Желтым это все без надобности, им бы на другой берег — и бежать по делам.
Колокольня — нет, часовая башня? середины XIX века, с крупными городскими курантами — выплывает из тьмы, на фоне модернового бетонного «холста» Культурного центра.
А про воздух и написать невозможно. Но я на воздухе сидеть не буду, потому что 1) одна; а это дело неодинокое; 2) потому что в руках пакет с кружками; 3) потому что завтра доклад.
Здесь плыву я. Архитектура освещена, разумеется, прожекторами, а небо и море — черные.
Город — чем дальше (по времени), тем сильнее завораживает. Забирает. Утонченная Азия, помноженная на Британию (сдержанность, аккуратность, выучка), на Америку (умение строить — дороги, дома, заводы, метро и т. д.). И — никакой американской вульгарности. Чистые линии, изумительные «связки», «террасы», висячие сады. Невероятно богатый, роскошный город. Что там Париж, бедность одна.
В гостиницах с искусственными водопадами, птицами, «зимними» садами, подсвеченными золотистыми лампочками, мраморные полы заглушены толстенными коврами, — играет только живая музыка. Классика. Только. Никакого джаза. Рояль.
Да, быть богатым — здесь — уютно. Прекрасно можно тратить деньги. Ночные круизы, разнообразнейшая кухня, необыкновенные отели. (Я повидала. В мире. Но таких, как здесь, не видела.) Сад на 15-м этаже. Бассейн. Дети резвятся. Вид на залив.
Почему у нас т/наз. «богатство», нуворишество такое мерзкое? «Нуво»?
Потому что здесь — вдовиц и сирот ограбили лет 500 тому назад и уже успели приобрести приличное выражение лица, а у наших — морды еще крысиные?
